апостол, то вообще кто-то третий, будто бы не человек, а пластилин или глиняный голем, которого вылепили, но забыли зачем.
Чёрт побери! Неужели нельзя просто и односложно ответить, неужели нужно обязательно жалобы вплетать в любой ответ, в любую фразу! И даже если здесь совсем другое место, ему уж точно место именно в психушке, там есть кому послушать, там есть кому ответить, даже дать совет. Моё негодование волной накатывало за волной, скатываясь снежным комом в ярость и злобу. И тут я подумал, а за что я, собственно, так зол на этого несчастного, что так меня в нём бесит? Да, он зациклен на своей проблеме и слишком акцентирует на ней себя, но может быть, она и есть тот панцирь, который служит и защитой от более страшных проблем? Наверное, он просто не знает, что такое быть собой, вот так и прячется за маской обиженного, обделённого мальчишки.
Вернулась медсестра, вошла улыбаясь в палату и села на краешек кровати Андрея Андреевича, погладив того по коленке.
– Так что там за история с вашим именем? – Спросила она. Андрей Андреевич встрепенулся, бросил на меня какой-то презрительный взгляд, сел удобнее и продолжил свой рассказ.
– Так вот, тогда я уже стал смутно понимать, что где-то скрыт подвох и, наверное, стал тайно ненавидеть своё имя. Знаете, так бывает, ну, что что-то тебя коробит, но ты не понимаешь, что именно, а это не даёт тебе покоя и внутреннего порядка. И я ходил, как зверь по клетке, с годами вырастая, но клетка-то при этом не становилась больше! И к старшим классам я осознал, что безнадежно потерял сам себя и, что хуже, я не знаю, как мне быть. А эти все упоминания о совпадении фамилии и имени, и отчества. Я реально стал чувствовать себя виновным в подлостях чужих. И вот, я кончил школу, пошёл устраиваться на работу и, от гангрены умирает отец. Мать при этом холодна и, даже безразлична. Она конечно, хлопотала, какие-то там собирала справки и бумаги, похоронила, проводила в путь последний, и даже памятник установила на могиле, но как-то всё на автомате, отрешённо, без слёз и чувств. А после наступила осень, и мы под листопадом пили чай. И тут вдруг мать внезапно разрыдалась, кусала пальцы и мешала бесконечно ложкой в чае сахар, которого там не было в помине. А я не понимал, что происходит и гладил по седеющей, ещё недавно рыжей, голове и говорил ей «успокойся». Она схватила меня за руку и вдруг решила вывалить мне историю об имени моём.
«Чёрт побери, подумал я, а это только ведь начало».
Наверное, Андрей Андреевич почувствовал моё недовольство, потому что он метнул в меня недобрый взгляд и, чуть запнувшись, всё-таки продолжил.
– Она сказала, что была когда-то влюблена в красавца парня, что учился на год старше, косая сажень в плечах, кудрявый, да ещё и красный командир. И звали его Андрей, – тут старичок сделал паузу, обвёл нас взглядом и продолжил. – Они любили друг друга якобы, без памяти, но вот до свадьбы дело всё никак не доходило. И он сказал, что он уходит, сказал, что воевать, сказал, что скоро он вернётся. Из стога встал и вечером с дивизией умчался бить белогвардейцев. Она ждала