их еще большей опасности, но знание это не несло утешения. Как морская вода было знание Туры, сколько не выпей ее – оно не избавит от жажды, и потому приходилось стойко терпеть свою боль, наблюдая своевластие противника.
Но вот наконец с грозными криками и улюлюканьем появился из леса отряд Макао. Свежие, еще не участвовавшие в сражении воины тотчас потеснили врага, прорубая кровавые бреши в его плотном порядке. И враг дрогнул под этим нажимом. Зажатый с двух сторон солдатами Туры, он едва отбивался от сыпавшихся ото всюду ударов. Каждый шорох, каждая промелькнувшая тень заставляла его оборачиваться, лишая драгоценного времени для атаки, изматывая, заражая тлетворною паникой.
Ряды сражающихся перемешались. Бой разбился на группы, в которых малочисленные воины Кахукуры, встав спиной друг к другу, оборонялись от наседавших на них разъяренных солдат Мокоии. Бросались те грудью на копья врага, опьяненные кровью и дымом пожарищ, бросались, словно заговоренные, и сблизившись с захватчиками на расстояние удара, опускали тяжелые свои топоры на их головы, плечи, на покрытые татуировками спины и животы. То был танец смерти, подобный тому, что посвящали жители архипелага милосердному богу Тане в дни жатвы. Но предназначался он для глаз иного создания. Только кровожадный бог Ту мог увидеть в этих чудовищных, изломанных болью и ненавистью движениях гармонию. Только он находил красоту в раскроенных, словно кокосовые плоды черепах, в бьющей из перерубленных вен гейзеров крови, в вывалившихся из животов внутренностях. Только он слышал музыку в истошных нечеловеческих криках, которых пугались даже деревья и горы, затыкая уши визгом испуганных вепрей да шелестом крыльев потревоженных птиц.
Силы захватчиков стремительно таяли. С каждым взмахом руки, с каждым отчаянным выпадом копья их становились все тяжелей, а движения медленней. Не опасались более солдаты Туры этих твердых духом людей, нападая на них без колебаний и страха. Слабей женщин теперь они были, безобидней детей, а души их, уже смирившиеся с безысходностью смерти, отправлялись в Гавайки так же легко, как и души глубоких старцев, в которых едва-едва теплилась жизнь.
Через двадцать минут все было кончено. Никому из нападавших не удалось живым покинуть места ристалища. Разделавшись с последними, стоявшими на ногах воинами, победители принялись спешно добивать раненых и никакие мольбы были не в силах смягчить их загрубевших в сражении сердец. «Победа будет неполной, если хоть один враг уцелеет», – думали солдаты Туры и, расправляясь с истекавшими кровью захватчиками, они забывали тушить горящие хижины, помогать раненым братьям, отцам, племянникам, утешать испуганных жен и детей. Была бы их воля, они прямо сейчас двинулись на селение врага, охваченные полыхавшим внутри духом мщения. Они бы вырезали до последнего человека, до последней свиньи и собаки все это гнусное племя, казнили бы вождя Кахукуру, передавшего