куриного, нарезала хлеб, и понесла всё это соседям.
Хотя она отсутствовала не более пяти минут, ситуация в квартире поменялась, в ней было полно народу. Две немолодые женщины, Надя, мужчина, видимо слесарь, и еще одна женщина, отдельно, особняком.
Лена застыла на пороге с бидоном в руках.
– Заходите, заходите, – пригласила ее одна из женщин. – Вы, наверное, соседка? А мы из собеса. Вот пришли, решать, что со стариками делать.
– Вы сами видите, оставлять их одних нельзя, – Она обратилась к Наде. – Они и потоп могут устроить, и газ открыть, взорвать тут всех. Вы подвергаете опасности не только имущество, но и жизнь соседей.
Пока она говорила, вторая женщина разулась, взяла ведро и начала вычерпывать воду из ванной комнаты и выливать ее в ванну. Надя и третья женщина кинулись ей помогать. Та, третья, была из ЖКО.
Они, толкаясь и мешая одна другой, собирали воду, но потом Надя бросила тряпку, вышла на кухню, села на стул и заплакала, запричитала громко и горестно:
– Вы думаете, что я плохая дочь…, что стариков к себе не беру, бросила их. А у меня четверо в двухкомнатной квартирке, и муж пьет, и я на работе, и копейки лишней нет, заплатить никому не могу, чтобы ухаживали… Мне, если их к себе взять, совсем конец. Легче уж под электричку лечь.
– Ну не надо, не надо, – рыжеволосая женщина из собеса, та, что собирала воду, подняла голову. – Нечего нюни распускать. Не вы одна такая, многим не сладко приходится, но как-то держатся.
– Мы можем взять стариков на полное соцобеспечение, как одиноких, но тогда квартира вам не достанется, а сейчас это большие деньги. Подумайте, может быть, стоит продержаться, они явно долго не протянут.
– Тише, тише, – Лена замахала на нее рукой. – Вдруг Николай Иванович услышит.
– Да старик глухой. Он плохо видит и слышит, а старуха в маразме, что она понимает?
Слесарь, наконец, протиснулся мимо женщин в ванную, посмотрел, покрутил краны.
– Надо прокладки менять, – подвел он итог своему осмотру. – Я попозже зайду.
И ушел, а с ним ушла женщина из ЖКО.
– Вы мне сообщите, что решили, – сказала она на прощание.
Надя на кухне вытирала слезы, а Лена налила из бидона две тарелки супа и пошла к старику.
– Не надо, – пыталась протестовать Надя.
– Ну, принесла, не нести же обратно.
– А где Ольга Васильевна?
Старухи нигде не было видно.
– Мама, ты где?
Надя прошла в комнату, потом в другую. Ольга Васильевна в крепдешиновом платье, на высоких каблуках с накрашенными губами сидела, съежившись, в углу дивана и беспокойно озиралась.
– Мама, пойдем к нам.
– Нет, нет, пока они не уйдут, я не выйду, я их боюсь. Страшные какие, глаза красные, руки крючьями, голоса громкие. Плохие они, не пойду я.
Лена оставила деда, который сам тихонько подносил ложку ко рту, и вслед за Надей позвала Ольгу Васильевну.
– Ольга Васильевна, идемте, я вам тоже супчику налью.
Лена