закончится эта горячка, – просила Нина. – Всё еще успеется, не всегда я буду так занята.
– Боюсь, что для меня не закончится, – сказал он грустно, как бы про себя, в раздумье, и она позднее долго вспоминала и слова эти и улыбку. Вспоминала, когда поняла их значение, уловила смысл, укрытый от нее до поры до времени.
Умер он тихо, во сне. Утром она стала тормошить его, а он оказался холодным. В панике она звонила его родителям, в скорую. Родители вели себя странно: плакали горько, но не расспрашивали, как, отчего это случилось. В их скорби не было удивления, да и диагноз не оставлял сомнения в том, что они были к этому готовы: сердце.
Алексей умер в двадцать два года, а когда ему было двадцать, врачи сказали им:
– Каждый год жизни для него подарок.
И полтора года из этих подаренных лет он провел с Ниной, не обмолвившись ни словом о своей болезни. Не сказали Нине о том, что Алексей обречен, и его родители.
Наутро после похорон Нина собрала чемодан и ушла навсегда, ни разу после смерти Алексея не позвонила несостоявшимся свекру и свекрови. Липкое, принижающее чувство, что ее использовали, чтобы скрасить последние годы жизни Алексея, не проходило. Они боялись, что она его бросит, не сказали всей правды, не оценили глубину ее чувства к нему.
Алексею она простила всё, он искупил вину своей ранней смертью, но старики вызывали у нее сначала гнев, а потом отвращение.
Первое время после возращения в общагу Нина походила на подстреленную птицу, взъерошенную, волочащую подбитые крылья. Было такое чувство, что она боится, что вот сейчас кто-то настигнет и добьет ее, но постепенно работа, друзья, хлопоты перед защитой сделали свое дело, отвлекли ее.
Нина выжила. Замуж вышла поздно, после тридцати, за немолодого некрасивого, но доброго и умного человека, родила от него двух сыновей.
Была ли она счастлива в браке?
Во всяком случае, ссор между супругами посторонние не замечали…
Слепой
Он медленно переходил улицу. В темных очках, с палочкой в руке. Совсем не походил на слепого, и одет был опрятно, чистенько одет. Вообще не походил на слепого. Если бы я точно не знала, что он ничего не видит, то подумала бы, что просто уставший человек, безмерно уставший человек, вот и движется как во сне.
– Марина, посмотри, вон отец твой идет, – сказала я дочери.
Дочь посмотрела в окно совершенно равнодушно.
– Папа мой отец, – ответила она.
Папой она называла отчима, моего второго мужа.
Оно, конечно, всё так, кто вырастил, кого любишь, тот и отец, но всё же, всё же мне почему-то стало обидно за Степана.
В конце концов, внешностью она пошла в него, в слепого, и статью, и глазами светлыми, со странным фиолетовым отливом, и волосами густыми, темными, всё взяла от него, своего родного отца, красивая получилась.
Степан пересек улицу и, тихо постукивая палкой по тротуару, скрылся за поворотом, а я стояла в раздумье, упрекнуть мне дочь за равнодушие к калеке