оказываешь ему внимание, интересуешься его делами.
Рассказывает и он о своей жизни, у него жена и трое сыновей. Старший еще не женат, но уже работает, что-то приносит, и вот он, на машине, кормит семью. Он не жалуется, но и так ясно, что приходится туго.
Я слушаю, киваю, думаю о своих одноклассниках, большинство из которых просто бедствуют. Как сказала подруга, когда мы были в гостях, на сколько наторгуем сегодня, на столько и едим. Хозяин платит каждый день оговоренную часть выручки. Сегодня вот мы с курицей, а завтра, может быть, будут одни макароны.
Шофер меняет тему разговора, смотрит на рисунок:
– А красиво получается. Хорошо.
Я вывожу белым мелком снег на вершине и неожиданно для себя говорю ему доверительно:
– Знаешь, я много где побывала, а красивее этих мест ничего не видела.
И это чистая правда.
Ни извилистые берега Скандинавии, ни обрывистое побережье Коста-браво в Испании, ни пустынная природа Анталии, ни прекрасные холмистые просторы Словакии не могли сравниться с Кавказом, с надменной красотой величественных гор, с буйством растительности, с сиянием этого дня на Родине моей мамы.
– Вот оно как, – задумчиво сказал шофер.
И после молчания произнес то, что я никак не ожидала услышать от этого немолодого, плохо говорящего по-русски аджарца, озабоченного семьей и бытом:
– А мы, видно не ценим. Прогневили бога, и теперь жить в этих прекрасных местах стало невозможно. Совсем плохо стало жить.
И так скорбно прозвучали его слова, такая в них была затаенная боль, что я, почувствовав, как стал расплываться в моих глазах рисунок, резко отодвинула лист подальше от себя: пастель влаги не любит.
Батуми, 1997 год.
Жар
Мама кладет ладонь на голову Тани. Рука у мамы белая, прохладная, приятно ощущать ее на лбу. Мама сердится:
– Паршивая девчонка. Опять наелась мороженого. Какой жар, хоть скорую вызывай. И знает ведь, что нельзя ей мороженого с ее гландами, а всё равно хватает.
Мама склоняется над Таней, смотрит внимательно. Глаза у мамы пронзительные, карие, почти черные, темные волосы зачесаны наверх высокой волной, на затылке скреплены блестящей заколкой.
Сейчас Таня не видит заколки, но знает, что она на месте, там, среди густых маминых волос.
Таня хочет сказать, что она съела совсем мало мороженого, совсем чуть-чуть, с папой напополам одну мороженку, но губы у нее растрескались, в голове гудит, и она не может отчетливо произносить слова. Из губ раздается неопределенное мычание.
Мама встает, забирает свою руку и уходит, но через минуту возвращается, в руке у нее мокрая марля: компресс на голову. Она кладет Тане на лоб противный холодный компресс вместо своей руки, а Тане хочется, чтобы мама сидела возле нее, держала бы руку на раскаленном лбу, и тогда Тане стало бы легче.
Таня открывает глаза, видит странный серый туман вокруг себя, и мамы рядом нет. Она гремит чайником на кухне.