княжну на охоту сватать? Хватит, одного уж сосватал…
Впрочем, княжна не заметила возникшей неловкости. Когда полковник обратился к ней, она словно проснулась. Морщинка меж бровей разгладилась, лихорадочный блеск в глазах пропал, румянец вернулся на щеки, и губы сложились в улыбку – немного грустную, но теплую и очень милую.
– А вот охота, Петр Львович, этот как раз и есть забава, и притом забава жестокая, – сказала княжна приветливо, но твердо. – Охотиться надобно, коли голоден. А забавы ради у божьей твари жизнь отнимать – нет, нехорошо это.
– Ну, тебе виднее, – сказал он и плеснул в стопку из графина. – Только зачем, скажи на милость, ты с таким большим ружьем упражняешься? Ведь, поди-ка, и тяжело, и неудобно, да и плечо, небось, до синяков отбила…
– Когда легко, любой попасть сумеет, – рассудительно ответила княжна. – А когда нужда придет, так, думается мне, недосуг станет выбирать, что удобно, а что неудобно. Что под руку подвернется, то и хорошо. Я прочла недавно, что легионеры римские с деревянными мечами упражнялись. Так в книге сказано, что мечи эти были вчетверо тяжелее настоящих.
– И на все-то у тебя ответ готов, – усмехнулся полковник. – Легионеры… Это ж надо! Может, ты и табак курить начнешь?
– Да я уж пробовала, – потупившись, призналась Мария Андреевна. – От дедушки много чего осталось – табак, трубки, сигары… Красивое все такое, и пахнет хорошо, и о дедушке память… Только ничего у меня не получилось – горько, противно и язык щиплет.
Шелепов фыркнул и захохотал. Он смеялся, а на душе у него скребли кошки. Время шло, а слова, ради которых он дал сорок верст крюка и заехал в Вязмитиново, до сих пор не были сказаны.
– Ну, уморила, княжна, – отдуваясь, сказал он. – Ну, потешила… Не обидишься ли, если я тебе по-стариковски совет дам? Бросай-ка ты эти глупости, душа моя, да выходи поскорее замуж! Станешь в своих имениях полновластной хозяйкой, никакие опекуны тебе будут не указ, да и ружья для защиты более не понадобятся. Муж – он лучше любого ружья защитит. Если, конечно, муж хороший. Пора тебе, голуба, опору в жизни искать, а то куда это годится – кругом одни старики! Да и от нас, от стариков, толку… Покровитель твой высокий, Михайла Илларионович, безвыездно в Вильно сидит, где раньше губернаторствовал. Сказывают, совсем он плох, на все рукой махнул, дела забросил… Меня, душа моя, наконец-то к войскам посылают, Бонапартия добивать. Вот, заехал проститься. Одна ты остаешься, голуба. Негоже это, право слово, негоже!
– Почему же одна? – с улыбкой спросила княжна. – Федор Дементьевич меня часто навещает, грозился совсем в Смоленск переехать, имение он себе здесь присмотрел. Он меня никогда в обиду не даст, так что не о чем вам беспокоиться, Петр Ильич, миленький.
Шелепов забрал в кулак длинный седой ус и с силой дернул его книзу, будто хотел оторвать это надоевшее украшение и бросить под стол. Рука его сама собой протянулась к графину, но на полпути остановилась и обессиленно, как неживая, легла