сердце медленно бухало, точно покрытый плесенью барабан. Внутренним слухом Скрыбочкин прислушивался к этим печально-равносторонним звукам, испытывая чувство уходящей натуральности происходящего. Будто кто-то несомненный пообещал ему щедро оплаченный за чужой счёт карнавал жизни, и полковник, поверив праздничному зачину, даже начал танцевать под частушечные припевки, с весёлым задором, самозабвенно и разухабисто, среди беззаботно-горластой толпы, – но, прикрыв глаза и забывшись на неясное время, вдруг очнулся и обнаружил себя в одиночестве, в космическом вакууме или на пустой поверхности незнакомой планеты, танцующим прощальный танец несовместимого с жизнью животного, порождённого природой только для собственного насмешного развлечения, для этих безглуздых движений, с притопами-прихлопами, для никому не нужных траекторий кажущегося разума, и ни для чего более.
Не утруждая себя стаканом, Скрыбочкин изредка отхлёбывал виски прямо из горлышка бутылки, прислушивался к упомянутым нескладным ощущениям – и, провожая взглядом удалявшийся теплоход, шептал в пустоту получужим голосом:
– Хорошо им говорить, Сундуковым-то, про Рассею, когда настоящей свободы как следует не спробовали на вкус. Не-е-ет, у каждого свой путь… Ведь ежли по справедливости разобраться, хто я был у себя вдома? Ну, начальник, дак што ж: на одну голую зарплату разве можно представлять себя полнокровным гуманоидом? Чёрта с два! Вдома у меня была не жисть, а просто ерунда на постном масле! Зато здесь – вона какое со всех сторон уважение, – он обвёл взглядом пустынный зал. – Роздвлекайся как хочешь. Зомби потому што – это как у нас… хуже депутата, наверное… Нет, ну што они знают и понимают об моей здешней обустроенности? Ежли подумать и отбросить первонаружную видимость да копнуть поглубже? Та ничего они не знают и не понимают… Эх, мама моя Родина, существуй теперь сама с собою – как-нито и без меня сможешь не пропасть. А я покамест тут останусь.
При последних словах Скрыбочкин снова поднёс к губам горлышко бутылки. Сделал два глотка, а затем извлёк из кармана давешнюю траурную ленту с наполовину обсыпавшейся золотистой надписью: «…ибаемому дзе… от …бящих сотрудников» – и, неодобрительно прислушиваясь к стуку своего растревоженного сердца, утёр набежавшую слезу.
Зомби
Он стал проклятием гаитянской столицы.
Его именем пугали детей.
Он возникал неожиданно, чёрный от одиночества и белой горячки, и крушил всё подряд, начиная с шикарных ресторанов и заканчивая завшивленными притонами. А по ночам, переместившись на городское кладбище, затворялся в старом склепе, стонал песни, бил порожнюю стеклотару и хохотал неадекватным голосом.
Положение мертвеца вычленило Скрыбочкина из текущего исторического процесса. Который заключался в том, что его, обыденного полковника российских спецслужб, опоили вудуистским зельем, чтоб он стал зомби и совершил покушение