растрепанными и выгоревшими на солнце, но поблекшая ситцевая блузка теперь туго обтягивала налившиеся груди. Они торчали вперед и выпирали из глубокого выреза блузки, и Шаса нервно заерзал на сиденье, когда сообразил, что два красно-коричневых круглых пятна в форме монет на блузке, хотя и похожи на пятна, на самом деле просвечивают сквозь тонкую ткань изнутри…
Ноги у нее стали длиннее, коленки больше не торчали буграми, а коричневая у лодыжек кожа переходила в нежный кремовый цвет на внутренней стороне бедер. Она сидела на краю веранды, расставив ноги, подняв юбку немного выше колен. Ее вздернутый нос покрывали веснушки, и она сморщила его, усмехаясь. Это была хитрая и дерзкая усмешка, при этом ярко-розовый язык девушки высунулся между белыми зубами.
Шаса виновато отвел взгляд и уставился вперед через ветровое стекло. Но он ярко припомнил каждую подробность тех запретных минут за насосной станцией, и его щеки вспыхнули жаром. Он невольно покосился на мать. Она смотрела вперед, на дорогу, и ничего не заметила. И Шаса чувствовал облегчение, пока она не сказала тихо:
– Она просто маленькая потаскушка, глазеющая всем в штаны. Ее отец – один из тех, кого мы уволим. Мы избавимся от нее прежде, чем она устроит настоящие неприятности для нас и для себя.
Конечно, ему следовало знать, что мать не упустит ничего. Она все видит, думал Шаса, а потом вдруг до него дошли ее слова. Эту девушку отошлют прочь, и Шаса сам удивился тому, что его вдруг охватило чувство потери. Это было некое физическое ощущение в глубине желудка.
– Что с ними будет, мама? – тихо спросил он. – Я имею в виду людей, которых уволят.
Когда он слушал, как его мать и Твентимен-Джонс обсуждают сокращение, он воспринимал все просто как цифры; но после того как он на мгновение увидел ту девушку, цифры обрели кровь и плоть. Он вспомнил своего противника, светловолосого мальчика, и малышку, которых видел из окна вагона, – они стояли у железной дороги рядом с лагерем безработных… и он представил Аннализу Бота на месте той незнакомой девочки.
– Я не знаю, что с ними будет. – Губы его матери сжались. – И не думаю, что это нас касается. Этот мир – место жестокой реальности, и каждый из нас сталкивается с ней по-своему. Думаю, нам лучше следует подумать о том, что произойдет, если мы их не уволим.
– Мы потеряем деньги.
– Верно, а если мы потеряем деньги, нам придется закрыть рудник, а это значит, что и все остальные потеряют работу, а не только те немногие, кого мы должны уволить. И всем нам придется страдать. А если мы продолжим поступать так и впредь, в итоге потеряем все. Станем такими же, как они все. Тебе этого хочется?
Тут вдруг перед Шасой возникла новая картина. На месте того светловолосого мальчика, стоявшего у лагеря безработных, оказался он сам, босой, в пыли, в изорванных штанах цвета хаки, и он почти ощутил, как ночной холод пробирается сквозь его рубашку и от голода бурчит в животе.
– Нет! – воскликнул он и тут же понизил голос. – Мне бы такого не хотелось. – Он даже содрогнулся от настойчивой картины, порожденной словами