возле стола. Я примостилась рядом. Неподвижно мы просидели ещё минуты две. Она всё ещё не решалась открыть альбом.
Я слышала, как трещат поленья в печке. Как скребётся мышь под полом. Негодник Васька тёрся о мои ноги и ухом не вёл в ту сторону. Я слышала ровное дыхание бабушки. Я видела, как её пальцы побелели. Они с силой вжались в обтянутую бархатом обложку фотоальбома. Это даже не смог скрыть тусклый свет. Она боялась впустить меня так близко в своё прошлое или просто не хотела заново пережить боль от воспоминаний.
– Здесь не все фотокарточки, – наконец-то нарушила она тишину.
– А где они?
– У семьи моего брата в Полоцке, – на щеке бабушки блеснула маленькая слезинка. – Я умерла для своей семьи и своего народа.
Ещё с детства я заметила, что сенненские евреи избегали её. Они называли бабушку Есфирь «гишмате». Её всегда обходили стороной. Даже на самые тяжёлые роды не звали. А она была лучшей акушеркой. Ни один дипломированный медик в Сенно не мог с ней сравниться.
Когда Есфирь Исааковна открыла альбом, я не смогла удержаться и ахнула. Подумать только, как же она была красива. Чёрные волосы, убранные в высокую причёску, редкими прядями спускались на точёные плечи. Глаза! Я всегда смотрю на глаза. Фотографии прошлого века и моей эпохи были чёрно-белые, но даже этот контраст смог передать их глубину и выразительность. Прямой нос. Полные губы. Тонкая шея. Изящные линии плечиков. Пышная грудь. Всё это подчёркивало платье с низким декольте по той моде.
Молодая Есфирь сидела на стуле с высокой спинкой. Локоть её руки чуть касался ободка спинки. Рядом стоял красивый и статный мужчина в форме царской армии. Его тоненькие усики закрученные кверху, не придавали солидности лет. Он был не старше Есфирь. И, точно, не еврей.
Я подняла с фотокарточки глаза на бабушку. В моём мозгу пулей пронеслась мысль: «Я ведь тоже стану такой». Страх перед неизбежной старостью заставил сильнее прижаться к Есфирь Исааковне.
Все красивые женщины боятся стареть. Они испытывают неподдельный ужас, когда на безупречном лице появляется намёк на первую морщинку. Мне до отпечатков времени было ещё далеко, но это уже пугало меня. Я буду когда-нибудь вот такой дряхлой старушкой. Никто не подумает, что в прошлом я была красавицей.
Стыдно признать, но в бабушке Есфирь я всегда видела старуху. Я никогда не представляла её молодой. Наверное, потому что, сколько себя помню, она всегда была старой.
Есфирь Исааковна обняла меня. По моим глазам нетрудно было догадаться, особенно ей, о чём я сейчас думаю.
– Не бойся старости. Она к тебе придёт не скоро, – и поцеловала в щёку своими сухими губами. – Каждая моя морщинка – это год моей жизни. Я не отдам ни один мой год за целую новую жизнь в молодом теле. Это будет предательство к тем, кто меня любил, и кого любила я. Память о них я не предам забвению
– Расскажи, – попросила я.
Мне ужасно захотелось