я стал уборщицей в поликлинике при 20й больнице. Я надевал драный халат, брал швабру и шел по этажам. На второй день «Витамин» мне окончательно надоел, и я стал мыть плохо.
На меня пожаловались, и я был сделан картоношей при регистратуре.
Я разносил карточки по кабинетам.
С этого ответственного поста меня выгнали после того, как я, в чем был – то есть без халата, но в темных, по-моему, очках, вошел с кипой карточек в рентгеновский кабинет, где в предвкушении флюорографии толпились голые женщины.
Тогда меня списали на продуктовый склад.
Там мы с приятелем прижились. Мы сменили белые халаты на серые. Нас часто сажали в крытый кузов и возили на базу, где мы затаривались пищей, в том числе персиками, арбузами и многим другим. От базы до больницы было 15 минут скорой езды, и за это время мы успевали, подобно хищным птицам-гиенам-грифам, нанести припасам невосполнимый ущерб. По асфальту за нами, как за мальчиками с пальчиками, тянулся пунктирный след, состоявший из косточек, кожуры и скорлупы.
Наконец, нам надоело и на складе, и мы поехали собирать маки.
Потом про нас написали в желтой институтской газетенке. Там начали с летописи отряда: жили, дескать, были веселые человечки. Звали их Витаминами. И тому подобная херня. Как они людям помогали, как воевали на малой земле и запускали в космос белых мышей. А потом такое: «Но были в отряде два человека (имяреки), которые оскорбили звание советского студента, опорочили звание врача. Они очень плохо работали в июле, а в августе не вышли на работу вообще. Их дела направлены в персональную комиссию».
Пролетарский Мемуар
Когда мне будет 53 года и у меня разовьется старческое слабоумие, осложненное корсаковским алкогольным синдромом, я возьму за руку доверчивого внучка и, если дойду, сведу его на улицу Льва Толстого. Там я остановлюсь и покажу ему белоснежное девятиэтажное здание Нефроцентра. «Смотри, мой внучек, – скажу я ему, превозмогая одноименные болезни Альцгеймера и Паркинсона. – Твой дедушка не только языком молол! Твой дедушка помогал строить этот прекрасный дом… " И в этом месте я взволнованно замолчу, подавившись утробным пафосом.
Я учился в институте шесть лет. И все эти шесть лет я строил Нефроцентр.
В первый раз, когда я оказался на его территории, я был юн, только что поступил на первый курс и чудом избежал гестаповского колхоза. Поэтому меня, конечно, по малолетству и незначительности не допустили до нарождавшегося тела Нефроцентра. Мне поручили содействовать строительству котельной; если точнее – корчевать пень. И мы его корчевали две недели по причине долгих расчетов. Но Нефроцентр манил нас, недоступный, хотя и был всего-навсего фундаментом – или, может, быть уже первым этажом, сейчас не помню. Его нужно было завоевать честным трудом.
Вторично я попал в Нефроцентр, когда учился не то на втором, не то на третьем курсе. Нас сняли с занятий и завели в подвал. Был март. В подвале стояла вода и плавали мутные льды. Там царила мрачная готика с примесью античности, напоминавшей про Лету, Цербера и вообще Аид. Нас разделили,