это написали, когда Рыбальченко помянул в лекции Максима Горького. Доктор-Лектор расхаживал по своему ораторскому пятачку и строго вещал, сводя брови к переносице:
– Как сказал великий советский писатель Максим Горький, «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма».
И застыл, ощущая, что преподал нечто не вполне достоверное.
– Как сказал Горький? – Рыбальченко подался стремительным корпусом к девушке, сидевшей в первом ряду.
– Буря… – прошептала девушка одними губами.
– Правильно, – удовлетворенно кивнул тот. – Как сказал писатель Горький, «Буря будет, будет буря».
Затертую фразу о курящей женщине, которая кончит раком, Рыбальченко воспринимал совершенно всерьез и многажды повторял, и даже развивал ее, добавляя (уж не знаю, от себя или выполнял поручение):
– Она наносит вред обороноспособности нашей страны! Потому что она не может рожать нормальных детей, – и Рыбальченко, как бы удивленный такой очевидностью вывода, вытягивал губы в дудочку и разводил руками. Однажды он вышел на лестницу и там увидел этих самых женщин-диверсанток, которым грозил рак. Он уже начал качать головой, у него уже распахнулся рот, но вдруг подвернулась нога, и он ко всеобщему восхищению покатился вверх тормашками по ступенькам.
Еще он окал. И очень уважал конспекты.
Помню, я явился к нему с зачеткой.
– Так, – и Рыбальченко склонился над ведомостью. – Сдано… Сдано… Сдано… Зачет! – и он протянул руку, но тут же отдернул. – Конспект, – засвистел он митральным клапаном.
Я выхватил и вручил ему тетрадь, куда списал записи одного наркомана: тот переписывал первоисточники без сокращений, слово в слово, в том числе все речи Леонида Ильича Брежнева. Одна запись, помню, так и начиналась: «Дорогие товарищи!»
И с красной строки: «Дорогие фронтовики!»
Итак, я дал ему тетрадь.
Черты лица Рыбальченко разгладились, он взвесил ее в руке, провел ладонью по обложке. И проурчал с довольным оканьем:
– О. Конспект.
Другие коммунистические портреты
Среди наших коммунистов попадались неординарные личности. Особой свирепостью отличался некто Фаторов, поп-расстрига, поменявший Царство Божие на истукана – не золотого даже, а простого, как дополнительное яичко Курочки Рябы, на которую Фаторов был сильно похож. Этого патлатого человека с желтым, одутловатым и неизменно гладко выбритым лицом, по которому вечно бродила недоуменная ухмылочка, не страшила никакая работа. Он не щадил никого; на отработки к нему записывалось по сорок человек, и он всех приглашал бесстрастным, механическим взмахом руки-шатуна – мол, заходите, занимайте места. И усмехался, глаза опустивши. В его кабинете засиживались допоздна. Однажды я, прекрасно понимая, что ни за что и никогда не отбатрачу пять пропитых уроков, воспользовался его кратковременной отлучкой и обвел кружками три занятия. Рука моя дрожала, один кружок получился гаденьким, дрянным. Попадись я на этом, и мне