Мы их целый час подбирали!
– А ты? Ты помнишь, как мы ехали тогда на гастроли по Подмосковью и в автобусе была такая громадная рюмка пятилитровая, которую Лёшка Сыров наполнил до половины водкой и мы её передавали, от одного к другому, будто это братина на тризне.
– Да! Помню, я тогда тебя ждала, что ты приедешь, я раньше дома была, а Инна мне звонила и орала в трубку, чтобы я поберегла свою невинность!
– Но ты же её тогда уберегла!
Анжела смеялась, её жемчужные зубки, давно сменившие настоящие, белели в полумраке салона.
– Ах, какие закаты над Москвой! Какие закаты!
Платон рулил с удовольствием вспоминая, как носился по Москве на своей первой шестёрке в середине девяностых, играя в некий вариант современного « стрит – челленджа»
– Смешно было! Я мог обогнать помпу и оказаться впереди слонов и балдахинов.
– Что? – смеясь переспросила Анжела.
– Что? – крикнул Платон.– Зелёные побеждали всегда! А? Помнишь того возницу, первого, который погиб на моих глазах.
Анжела смеялась.
– Ты что от Бейлиза? От Бейлиза поехал?
– Да! От тебя! От тебя, Поппея!
Анжеле нравилось, что Платон называл её Поппеей, хотя роль была весьма неоднозначной.
– Если ты будешь гнать, у тебя заберут права!
– Плевать!
Платон вспотел, ему стало жарко под кондиционером. Он рулил одной рукой, а вторую положил Анжеле на ногу и сжимал её мягкую ляжку, словно это был некий антистресс.
– Хорошо, что ты такая – же мягкая, как раньше! Не жирная, как моя Цезия Третья, а мягкая, нежная.
– Она звонила?
– Нет! Едем купаться. Едем в Серебряный Бор!
– Едем! – завизжала Анжела и сделала музыку громче.
…
На мокром песке босая Анжела выглядела трогательно, как девочка. Она всегда следила за фигурой и сейчас, в тридцать восемь, ничем не отличалась от той, прежней.
Та же смешная поступь, тот же шаловливый взгляд, но иногда в нём читалась какая-то тяжёлая мысль, словно бы не своя.
Анжела мочила ноги и ждала Платона на берегу.
С противоположного берега хорошо были видны многоэтажки новых жилых комплексов, унизанные бисерным светом. Они падали отражениями вниз, в воды Москвы – реки и ползли, колеблемые нежным волнением, не доползая никуда.
Это недвижимая подвижность приковывала взгляд и Платона, с шумом рассекающего водную гладь, под круглой луной.
Из леска веяло свежестью, от песка лавовым теплом.
Платон плыл вперёд, в восторге купания даже позабыв о том, что заплыл слишком далеко.
– Плаатон! Плааатон! – кричала с берега Анжела.– Возвращайся! Мне тут страшно одной!
– Я убью тебя так… Я сделаю корабль, и подарю тебе его. И когда корабль выйдет на середину озера, он распадётся на части. И балка упадёт на тебя и ты умрёшь…
Над водой звенели комары.
– И тебя съедят жадные рыбы, и раки и всякая морская и озёрная дрянь. И все гады станут ещё гаже, наевшись тебя.
– Плаатон!
– Я