она сказала мне. И я похоронила эти слова в своей голове, а вечером снова пошла к Луцию, который уже ждал меня.
***
Отчего же все преступления происходят под покровом ночи?
Накануне Луперкалий я была в оживлённом волнении. Дрожали, казалось, даже перстни на моих пальцах, рабыня не могла уложить прядь к пряди.
В зеркале, блистающем медью, я глядела на своё молодое и глупое лицо. Кудрями завивались над ушами золотистые волосы. Да, они были прекрасны… не тронутые сединой, живые и льющиеся. Кормилица Нерона, Эклога, шла следом за мною, под тенью перистиля, неся в руках тёплый шерстяной плащ. На беду она сколола мою одежду золотыми булавками на плечах. И я их потеряла.
Луций встретил меня в темноте. Только три масляных лампиона бесчадно посверкивали справа и слева от его белого ложа, крытого леопардовыми шкурами и занавешенного косским шёлком пурпурного цвета. Он сам отпер мне дверь, как только расслышал шёпот Эклоги, принявшей мой плащ. Та села у дверей, поодаль от центуриона, стоявшего на своём обычном месте, в тени от выхода в атрий.
В истомном полумраке были видны только очертания его тела: курчавая голова, короткая туника, над которой смеялся весь дворец, и глаза, блеск которых так лихорадочно возвещал о его страсти… Глупый мальчишка думал меня обласкать, но только напугал, схватив за руки, за оба запястья, и усадив на ложе.
Рим уже утих. Только вдали слышалась деревянная колотушка, да где – то истошно вопила какая – то женщина. Видно, её схватили наши друзья, которые часом раньше, как только окончился ужин, вышли пошалить на Аргилет, облачившись в тёмные одежды и прихватив с собой ножи.
Луций тоже это услышал, замер, подбежал к окну и сквозь ставни стал прислушиваться, оскалившись, как волк.
– Слышишь? Это недалеко от лупанария кричат! – восторженно взвизгнул он, обратившись ко мне.– Пойдём к ним! Там весело.
И тут же подскочил к ложу, как актёр на сцене, изменив настроение и вид.
Я сидела, вжавшись в леопардовый мех, чуя его под тонкой тканью наряда, который весь светился насквозь от хитрого света лампионов. Ладони мои успели вспотеть и сердце так и бесилось в груди, как от трясучки. Луций сел рядом, поглядывая на меня одним глазом, лишь слегка повернув голову.
– Ты боишься? – спросил он меня, наконец.– Неужели и ты тоже?
Я опустила голову. И тут мне хотелось быть смелой, но слова капали, как смола из раны дерева.
– Я знаю, что ты что-то придумал… и не могу выделяться смелостью, являясь только женщиной.
Луций захохотал клокочущим смехом, идущим из глубины его юношеской безволосой груди.
– Это правда… Но я хотел сказать совсем другое, а сказал – это! Зато я услышал то, что ожидал…
Меня не поколебали его слова. Да и что мне теперь терять?
– Славно. Вот и всё… теперь ты доволен.– сказала я.
– Чем же? – спросил он, укладываясь