не надо.
– А что пошел?
– Noblesse oblige. Вжился в образ-все, как ты сказал. Ну, подошел я к застывшему в ужасе Буянке-в нем, видать, жеребячьи страхи перед цЫганами проснулись. Похлопал его эдак хозяйски по шее-и в седло залез. Село ахнуло доселе Буянка никому таких вольностей не позволял.
Тут конюхи его и отпустили.
Буянка пробно шевельнул жопой слегка-и я вороной с него полетел через полдвора. Прямо в кучу навоза. Чвакнул в полной тишине-одни – шпоры и кепарь наружу торчат. И безмолвие. Мужики постояли, помолчали и сказали:
– О как!
А больше ничего не сказали.
– Эпично. И все?
– Нет. Обчество Буянку на мясокомбинат решило отдать. А мне его жалко стало. Я поутру к нему с морковкой бегал. Пока село решало его судьбу-мы с ним подружились. Ему, видать, неловко было за порушенную легенду. Так что через неделю я на нем уже шагом ездил, как детишки на пони. А через две его спиздили.
– Кто?
– Цыгане, вероятно.
– Какие, цыгане?
– Настоящие. Неряженые. Табор рядом встал ночью. Потом свалил. Я решил, что и мне пора. А то после такого бить будут точно. Как конокрада-всем обчеством-ногами, хекая и крякая. Согласно традиции. Свалил в тот же день в Москву. Наши рассказывали, что мужики не в обиде были. Философски отнеслись. Пожали плечами и сказали —
– Хитрый цЫган. Таки Буянку увел.
А больше ничего не сказали.
Война с клошарами.
Сидел недавно и предавался любимой медитации. Кормил голубей вымоченным в водке хлебом. Люблю я, знаете ли, акты управляемого коллективного помешательства. Есть в этом что то демиургическое-сводить с ума народы. Да и зрелище незабываемое. Бухие голуби в массе своей сильно напоминают крылатую пехоту 2 августа. Такие же пьяные братания, купания в бассейнах, попытки поиметь все вокруг, (не исключая ворон и воробьев), драки, непредсказуемая траектория движения. Часты расслабления везде и всюду. Ополоумевшие птицы мира врезаются в прохожих, не замечают стекол, бьются репами в проезжающие автомобили. Одна бутылка водки, два батона – и улица превращается в карнавал. Редко, когда получишь столько радости за столь малые деньги. Глядя на беснующуюся стаю распоясавшихся пернатых, я вдруг припомнил былое. А ведь нечто подобное я уже с приматами отчебучивал когда-то.
Как-то в 90е, чреслобесием влекомый, я оказался в распростертых объятьях одной подруги. Ничего о ней не помню. Печали особой не было, но запомнить детали мешал план по валу. Я тогда расстался с очередной «единственной, на всю жизнь» и наступила пора «тяжелых дум и безудержного блядства». Я бы и эту подругу не запомнил, если бы не ее подъезд.
Помню, поехали к ней на площадь Трех Вокзалов, двор в доме напротив Ярославского, мои плоские пророческие шуточки о локации на тему местного бомжовника, легкий смех, скрип двери подъезда и полное ощущение погружения в вокзальный сортир. Вонь буквально сшибала с ног. Я зажал нос и замычал. Mon dieu, аж глаза режет. Еле добежали до лифта. Там еще хуже. В полуобморочном состоянии