после такой тихой и покладистой Иры справляться с таким сорванцом.
Да и я страдала не меньше. Как только Тата стала самостоятельно передвигаться по комнате, я не успевала прятать учебники и тетради. Если родители никогда не проверяли мои домашние задания, (только если я сама засомневаюсь в их правильности и прошу помочь), то сестрёнка проверяла их регулярно. Теперь я понимаю, именно так появляются на свет талантливые педагоги.
Пожалуй, у меня не было ни одной промокашки, ни одного ластика, ни одной тетрадки, где Татуська не поставила бы свой многозначительный «кренделек».
Да что там тетради, она успела изрисовать мамин паспорт! Ну, когда?!
Его всегда прятали на самой верхней полке. Только мартышкам полки не помеха… Её каляки с постоянством появлялись то тут, то там.
СУДЬБА
После рождения сестрёнки мне два раза пришлось лежать в хирургии Русаковской больницы с гнойными абсцессами.
Больница эта старая, в центре Москвы.
Хирургия располагалась в каком-то старинном корпусе.
После многочисленных внутримышечных уколов мой организм отказывался всасывать лекарство, накапливал его и превращал в гной.
Теперь мне предстояло вскрытие абсцесса.
Почему так произошло, никто не знает. Но факт остается фактом – обе ягодицы разрезаны и откачено по пол-литра гноя.
Порядки в том отделении были ещё более строгие, хирургия ведь, а условия ещё более отвратительные.
Горшки часто не выливались своевременно, и маленькие дети измазывались в какашках и пачкали все вокруг. Зайдешь в такую палату, где все дети от года до трёх (к ним мам уже не положено пускать, только к грудничкам) вонь стоит несусветная, дети все перепачканные, без штанишек. Пытаюсь их как-то оттереть и медсестру позвать, чтоб чистые вещи принесла.
Ой, в общем, житие мое в этой больнице особенно врезалось в память. И вот ещё чем. В соседней со мной палате лежали мамочки с грудничками. И ещё ребенок из дома малютки. Ему месяцев десять, но он не ходит, не сидит, да и на вид не больше пятимесячного. Только головка выросла в соответствии с возрастом. А глаза такие большие, грустные и взрослые очень. Малыш не плачет, отучили в доме малютки. Спокойно и с глубокой душераздирающей тоской смотрит тебе в глаза. Реснички длинные, красивые. А волосиков нет, обрили. Бутылку ему на полотенце положит медсестра, и он сосёт. А если обронит, то тихо будет ждать, когда кто подойдёт и снова соску к ротику поднесет.
Когда я его увидела, то не могла отойти от кроватки. То бутылочку ему поддержу, то животик поглажу. А по щекам моим слёзы текут в три ручья.
У меня дома сестрёнка немного больше его. И жалко мне человечка этого невероятно. И поделать ничего не могу. Безнадега. Бледненький, слабенький, в застиранных ползунках. Медсестры от его кроватки гоняют, нельзя ему к теплоте человеческой привыкать, ему обратно в соц. учреждение надо.
Постою, поплачу, а как ноги затекут, стараюсь незамеченной прошмыгнуть в свою