дура! – неожиданно психанула Ромашка.
– Больно? – рассмеялась Каланча. – А я же любя.
– Ребята, погода хорошая, солнце, – вмешалась Зойка. – Лучше прошвырнуться.
– А ты не пищи и не голосуй, тоже мне агитатор, – сказала Глазастая. – Мы все – за!
Они медленно шли по улице, беспрерывно оглядываясь… Но вот из-за угла появились вишневые «жигули», домчались до них, остановились, улыбающийся Весельчак распахнул дверь, крикнул:
– Вали!
Они попадали в машину и полетели в неизвестную даль.
Ну и денек выдался. Боже, спаси и помилуй! Потом Лиза его часто вспоминала, потому что это было последнее воскресенье, прожитое ею по-старому.
Все началось ночью. Приснился странный сон, без начала и конца. Баба Аня кричала, звала: «Лиза… Лиза-а-а… Дочка, что же ты?» Проснулась, как говорится, в холодном поту. Обычно ей не снятся страшные сны, а все хорошие, веселые; проснется, улыбнется и дальше в подушку. А тут ужас! Хотя ничего не произошло, просто баба Аня ее звала, ну, может быть, слишком печальным голосом. И всё. А ей стало страшно. Лиза подумала, что зря вчера она ее отправила в Вычегду, надо было заставить переночевать в городе, а утром проводить. Как хорошо было бы на душе, если бы она сейчас была здесь. Вышла бы на кухню, а там баба Аня… Совсем она у меня из головы вон, подумала Лиза, бедная, одинокая, разнесчастная старуха.
Тут Лиза поймала себя на том, что иногда не вспоминает о матери по целым неделям. Вот отчего ей стало страшно, а не от сна, догадалась – оттого, что забросила родную мать. Решила: встану, сразу позвоню, но потом зачухалась по дому… и забыла.
Встала, набросила на Костю одеяло – оно валялось на полу, не удержалась, осторожно поцеловала, чтобы не разбудить. Тихонько убрала свою раскладушку. И закружилась. Выбежала в магазин, надо было что-то купить, а там ни «хрена подобного», схватила в кафетерии четыре пирожка с творогом, подхватила в овощном авоську с картошкой, пособачилась немного, что они продают гнилую, но ругаться длинно не стала – себе дороже, у них луженые глотки, все равно перекричат.
На обратном пути встретила Степаныча. Он злился, что Зойка, поганка, не захотела с ним ехать на садовый участок. «Воскресенье с отцом не может провести». Лиза, конечно, взяла сторону Зойки. До чего все родители одинаковые, вынь и положь им родное дитя, чтобы всегда оно было рядом.
– Конечно, я своего тоже пасу, – сказала Лиза, – но меру знаю.
Степаныч – мужик ничего. Стоящий. Лиза по привычке сделала ему глазки, хотя относилась к нему по-родственному, полжизни прожили в соседях. Поговорили, похохотали. Он полуобнял ее, произнес свою любимую фразу: «Ну, Лизок, когда будем дверь пробивать? У меня руки чешутся». Он как бы шутил, ерничал, но Лиза заметила, что глаз у него подернулся надеждой, что он не шутит, а всерьез. Она засмеялась и скоро-скоро побежала домой, чувствуя на спине и на ногах его провожающий взгляд. От этого походка у нее стала совсем легкой, летящей. Дома подсушила на сковородке хлеб, а то он сырой,