общака. Не отстанет, пока не стребует». Отрядник вздохнул.
– Товарищ, подполковник, разрешите провести предварительную беседу с Одинцом, после посещения с ним санчасти. Он тяжело дышит, видите? У него астма. Разрешите, я его свожу к медикам, успокоится, отдышится, тогда, наверное, будет смысл побеседовать. Да, Николай?
– Да, не мешало бы сейчас эуфиллина мне вколоть, гражданин начальник. Можно медиков сюда вызвать. Они подтвердят, да и так они знают, что мне нельзя волноваться, я сразу задыхаюсь и «сажусь на измену»46.
– Ты не дуркуй, Коля. Знаем мы, как ты на коня садишься – влез опер, – Пора снимать тебя с бригадиров – не заслуживаешь! И чему ты можешь мужика научить, если сам ПВР нарушаешь? Да и знаем тоже, что ты на поводу у блатных идешь, братский ход и общее приветствуешь, от блатных и шагаешь по жизни…
Николай скрипнул зубами, взглянул исподлобья на всех и, не говоря ни слова, без разрешения повернулся и пошел из канцелярии.
– Стой. Вернись. Стоять! – понеслось вслед.
Однако он молча прошел в кубрик, завалился на шконарь, подложил руки под голову. Никто не подошел, никто ничем не поинтересовался. Никому, якобы, нет дела, никому неинтересно, что там произошло и чем закончилось. А причиной всему – страх. Причиной всему – обычное безразличие к чужой беде: «Лишь бы не со мной…». Безразличие к близкому, безразличие к чужому, даже безразличие к самому себе. Под этим кажущимся безразличием легче всего спрятать и страх, и лукавство, и немощь, и ехидство, и даже радость от того, сто ближнему твоему плохо. Тишина в кубрике, каждый «занят своим делом», лишь изредка поглядывает в сторону Николая. Захочет – сам расскажет, не захочет – не стоит лезть с расспросами-интересами и нарываться на необходимость помочь или поддержать… Всякая инициатива наказуема исполнением. А человеческие, людские законы и отношения? А где они вообще?
Сегодня, что-то, стоя у окна ночью, вспомнил Наташу. Вспомнилось их знакомство в болоте Дубовок, расстрел магнитофона в дубах. Тогда она заночевала у него дома, а точнее, на сеновале с ним. Они проснулись ночью одновременно, вышли на крышу сарая. Небо было усыпано звездами. Теплая ночь, запахи ягод и созревающих яблок просто пьянил и кружил голову. А может, это яркие мигающие звезды в далеком-далеком ночном небе заставляли терять чувство реальности… Обнявшись, они сидели до самого рассвета. Разговаривали полушепотом, иногда целовались: легонько или до остановки дыхания. И не было у них секретов друг от друга, и не было больно разгоряченным губам от поцелуев. Молодость, симпатия, романтика… Лишь с рассветом, уснув под одеялом, не слышали они, как завелся во дворе мотоцикл – мама и отец уехали на работу. Проснулась Наташа в обед, когда солнце уже палило прямо над головой. Тело с непривычки болело, руки и ноги словно свинцовые. Но светло и радостно было на душе –