приглядываясь и прислушиваясь. И дом постепенно оживал: вставали комнаты, загорались подсвечники, мерцая на сквозняке. Наконец перед Марьяной появилась горничная. Словно протиснулась из другого измерения. Она шла с подносом, на котором стоял стеклянный графин и лежало небольшое белое полотенце. Вслед за ней словно тень скользила ещё одна служанка. Марьяна пошла за ними.
Казалось, в доме все спали. Лишь из одной комнаты доносилась мерное пение. Оно сразу напомнило Марьяне навьины завывания. В коридор вышёл барин, забрал из рук горничной поднос и знаком руки послал служанок в комнату жены.
Марьяна прижалась к стене, когда раздался громкий вопль, и две женщины пробежали мимо неё, унося прочь маленький сверток. Тело оттолкнулось от стены и подалось следом за ними. Сердце застучало, выскакивая из груди – это Алёна почувствовала родное своё дитя рядом.
Анфиладами комнат они пробрались на кухню, где, откинув полосатый коврик, горничная открыла люк, и по очереди женщины спустились вниз, держа над головой тускло светившийся масляный фонарь. В подвале, тесно прижимаясь друг другу, стояли мешки с картошкой, кадки, бочки, старый самовар, густо пахло квашеной капустой…
Женщины, наполовину согнувшись, проникли в самый дальний угол подпола и, положив свёрток на землю, стали рыть яму.
Когда дело было сделано, они плотно притоптали сырую землю и подвинули на это место бочонок с огурцами. Отряхнув руки, горничные выбрались наружу и, как ни в чём не бывало, пошли спать.
Марьянка очнулась от резкого толчка в бок. Прямо в печёнку ей уперлась гнилая доска, и мусор, что был наверху, с шумом и пылью скатился ведьме на голову. Она закашлялась, но «проглотила язык», когда вдруг услышала звонкий детский плач. Прямо перед ней в просвете между гнилыми досками рухнувшего когда-то пола, стояла молодая мама, лет восемнадцати, не больше, держа в руках запелёнатого младенца. Тряпки на нём раскрылись, и крохотные ручонки потянулись к лицу женщины, засеменили в воздухе розовые пяточки. У Марьяны аж дух перехватило, а из глаз градом хлынули слёзы.
Ведьма с трудом выбралась из развалин дома. Светало. Счастливая мать с малышкой на руках, неслышно ступая, уходили прочь – на рассвет, по траве, покрытой хрустким серебристым инеем…
Марьяна посидела с минутку и побрела по тропинке, ведущей в Ольгинку. Проходя мимо выпаса, она увидела пастуха Трофимыча.
– Марьяна! Кого только не увидишь на рассвете. Причём в самых неожиданных местах.
– Привет, дед Борис. И не говори. Где только чёрт не носит…
– Опять спасала кого-то? Добрая душа…
– Видел?
– Видел, видел… полна земля русская не упокоенных болящих душ. С раной на всё большое сердце.
– Устала, как собака. Дай хоть закурить, – попросила она, опёршись спиной на забор, у которого с трубкой стоял пастух Трофимыч.
– Не побрезгуешь?
– Не побрезгую, – коротко улыбнулась она.
Борис Трофимыч обтёр чёрную блестящую трубку о внутреннюю сторону