не на месте.
– Влюбился или грех на душе горячим камнем давит?
– Так точно. Если ты в Настю пошла, то должна её увидеть.
– Кого её?
Трофимыч указал на место у забора, где рос большущий лопух, на верхушке которого пламенел алый диск заходящего солнца. Марьяна пригляделась: солнце не давало сосредоточить взгляд, но у куста однозначно кто-то стоял: женщина в длинной холщовой рубахе, с распущенными волосами ниже пояса.
– Ульяна. А могёт и Люся. Корит старика. Покоя не найду.
– Кто они: Ульяна и Люся?
– Ты ещё маленькая была и эту историю наверняка не помнишь. Я ж не всегда стариком был. Жена у меня была и… Эх! Тогда мы весь лес носом перепахали, и всё без толку. Не нашли Ульянку.
Старик замолчал и сделал глубокую затяжку.
– Была у меня любовь в молодости – Люся. А у Люськи сестра-близнец. Родители их рано ушли, братья разъехались, а Ульяна осталась с Люсей. Были они не разлей вода. Роды тяжелые выдались у ихней мамки: первой Люся родилась, а сестра её валетом лежала, ножками вперёд. Думали, и сама сгинет, и мать погубит. Раньше медицина была, не то что сейчас. В результате фельдшерица, пока переворачивала младенца, да потом вытаскивала клещами, головку неловко повернула, да так, что близняшка дурочкой вышла.
Детей в семье семеро было. Отец хромой. Нищета. Люся даже учиться не поехала: всё с сестрой да с сестрой. Дояркой работать пошла на селе. Деньги в семью зарабатывать. Я тоже такую судьбу выбрал – семье помогать. Вот и пошёл в пастухи. А любил я Люсю с детства. Представляешь!
– Вот это да. Вот это сильно, Трофимыч…
– А то! Даже замуж позвал. Всё как полагается. Только она не захотела мне на шею хомут такой весить. Сестру свою. К тому времени она одна уже с ней осталась. А мне вот, поверь, Марьяна, никто, кроме Люси, был не нужен. Промотался я год-полтора в поисках другой невесты и снова руки у Люси просить пошел. А она, как прежде, на попятную.
«Жизнь свою загубить хочешь? – говорю ей. – Я же готов взять тебя с этим довеском. Будет мне хоть как дочка, хоть как сестра. Выходи за меня, прошу, Люсь».
А она только плачет. Всё лето к ней ходил, и согласилась уже… как однажды, пока мы на сеновале с ней миловались, Ульяна из дома вышла и пропала. Люся-то, пока миловались мы, рвалась к ней каждую минуту: пойду да пойду. А я не пускал, грешным делом, в счастье своё не верилось. Вот беда-то и случилась.
Всё село обыскали, лишь одно место осталось – лес. Прочёсывали всем миром, но без толку. Ульянка даже рядом кто пройдёт, притаится и будет молчком сидеть. Такая беда.
На следующий день Люся побежала к бабке твоей Насте. Поворожить, жива ли Ульянка, аль нет. И Настя говорила… как в воду глядела: где Ульяна и что делает. Жива, значит. Тогда мы собрались и втроем пошли в лес. Я, Люся и Настасья. Два раза на след натыкались. Ботинок обнаружили у ручья, через два километра юбку: зацепила об куст и вырвать не смогла.
По пятам за ней ходили, пока снова не оказались возле Ольгинки. И тут Настя встала перед нами, словно каменная, глядя перед собой пустыми глазами, и говорит: «Утопла