не нужно! – повысил тон генерал, скомкав начало фразы, но Эдвин уже поднялся и доставал из мешка газетные свертки:
– Взгляните, пожалуйста – обратился он к старушке. Та с любопытством начала их раскрывать и раскладывать на скамье. В одном лежали темные синие обрамленные позолотой блюда с изображениями атакующих копьеносцев, охотников, уток и диких зверей, в другом – чашки, в третьем – тонкие, длинные десертные ложки.
– Ах, да ведь это же сервизик египтянский, что нам Мишенька прислал! – воскликнула старушка мужу – тот, что англичанам на той неделе отдали. Посмотри, Владимир Ипатьевич! Весь целиком сервизик… Ах, где-то Мишенька наш…
Слезы поползли по красивой морщинистой щеке.
– А что будет с теми, у кого нет перстней, ковров, фарфора? – продолжал Эдвин – я вам скажу, как есть. Этот сервиз я выкрал у англичанина, а лекарства – у американца. Хлеб выменял на поддельные документы и ворованное обмундирование. Потому, что я вижу повсюду разруху, а рядом вижу безделье, халатность, растрату, которым не должно быть места. Не на моих глазах. Я свидетелем простым не останусь и сделаю все, что потребуется и тем способом, каким посчитаю нужным.
– У меня свели коня. Доложусь милиции. А те рявкнут – ерунда. Законна реквизиция! – крутился над ухом полковник, выпучив глаза.
– Признаетесь в таком?! Недостойно! Недостойно не просто офицера, че-ло-ве-ка недостойно! – воскликнул генерал.
– А достойна ли, генерал, гордыня? Что я вам, сатане промеж копыт, предлагаю душу свою продавать что ли? Какую такую мерзость невыносимую я требую? Даю ли повод подозревать себе в корысти?
– Ах, яблочко. Подмороженное. Меня белый полюбил с красной рожею! – спутник генерала уже радостно пританцовывал и прихлопывал ладошами.
– То, что вы совершаете – грех. Бравируете обманом, без совести. И никто на вас не повлияет. Уж не знаю от нравственного ли падения вашего или от ребячества. Выше прочих себя причисляете. А если выпадет, то и убьете по убеждению? В безбожники готовы. Или быть может уже? Так вам, мсье, в Петроград дорога, такие теперь там властвуют, – генерал принял бить указательным пальцем в скамью – или вы уж договор меж собой заключили, и вам Владивосток на откуп пожалован? Не хотите понимать, что добро так не творится. Так только страдают люди – договорив, генерал отвернулся к стене, спиной к Эдвину.
– Повлияет? Да кто же это на меня повлияет? Те, кто раздирает артиллерией деревни и костелы, или бросает с цеппелинов бомбы на стада овец, или травит газом друг дружку? Как во Фландрии. Уж я видел. Все эти люди. Их мнение ничтожно. Их ли я должен стыдится? Вы спрашиваете об убийстве. Но только убивают глупцы, самые скудоумные, бесполезные. Война показала.
Эдвин чувствовал злость – на разных языках будто объяснялись. Непреклонный попался генерал.
– Показала, куда ведет бесчестие и безбожие – генерал не оборачивался.
– Чтоб не сдохнуть, не тужить будем с Англией дружить. Старца же Григория отправим