раз в году – с тех самых пор. Ты забыл? Я же писал тебе, сразу после войны. Живу на побережье, в рыболовецком порту, там тихо, спокойно. И каждый год, в одно и то же время, поднимаюсь сюда. Нынче вот припозднился из-за болезни.
Все это было невероятно. Что за существование – двадцать лет одиночества, без друзей, без интересов… Месяцами ждать, пока придет час очередного безнадежного паломничества…
– Ты хоть раз ее видел? – спросил я.
– Нет.
– Ты пишешь ей?
– Каждый год. Пишу заранее, письмо беру с собой и оставляю у стены, а на другой день прихожу за ответом.
– И твое письмо забирают?
– Всегда. На его месте я каждый раз нахожу плоский камень. И там чем-то острым нацарапано несколько слов. Я уношу все эти камни с собой. Их уже много накопилось. Лежат дома у меня, на побережье.
Его слова меня поразили. Сохранить такую верность, преданность, пронести через долгие годы…
– Я пытался узнать про их религию, – продолжал он. – Вера очень древняя, древнее христианства. О ней упоминается в старых книгах – не прямо, намеками. Я кое-что раскопал. Говорил с учеными, которые изучают мистицизм, старинные обряды древней Галлии, друидов. Когда-то между горными народами существовала тесная связь. И во всех источниках особо подчеркивается власть луны и вера в то, что последователи этой религии навсегда остаются юными и прекрасными.
– Ты так говоришь об этом, Виктор, словно сам веришь, – сказал я.
– Да, верю. И дети тоже верят – те немногие, что остались в деревне.
Наш разговор явно утомил его. Он потянулся за кувшином с водой, который стоял на полу возле кровати.
– Дружище, – сказал я, – аспирин тебе не повредит. Снимет жар. Поможет заснуть.
Я заставил его принять три таблетки и поплотнее укрыл одеялами.
– Есть в доме женщины? – на всякий случай спросил я.
– Нет. И это для меня загадка. Деревня почти пустая. Говорят, всех женщин и детей помоложе переправили в долину. Осталось в общей сложности десятка два мужчин и подростков.
– А когда именно ушли женщины и дети?
– Похоже, за несколько дней до того, как я сюда добрался. Этот малый, которого ты видел, – сын старика, что жил здесь раньше. Старик давно умер, а сын дурак дураком. О чем ни спросишь, ничего не знает. В хозяйстве, впрочем, кое-что смыслит – еды принесет и постель тоже даст. А вот мальчонка у него вполне сообразительный.
Виктор закрыл глаза; я надеялся, что он уснет. Я догадывался, почему женщины и дети бежали из деревни: жителей предупредили о возможных волнениях. Виктору я об этом сказать не решился. Только бы он уступил моим уговорам и позволил перенести его в долину…
К этому времени совсем стемнело, и я проголодался. Я прошел через какую-то полутемную клетушку и очутился на задворках дома. Там никого не было, кроме хозяйского сына. Я попросил его принести мне что-нибудь поесть. Он понял и принес хлеб, масло и сыр. Пока я ел, он стоял и смотрел на меня. Виктор лежал с закрытыми глазами, и я думал, что он спит.
– Он поправится? – спросил мальчик. К счастью, он изъяснялся не