глядя на искажённое лицо Николая, когда тот его вызвал и потребовал объяснения по делу анонимок, он понял, что был слишком самонадеян.
– Что? Вы отказываетесь отвечать?!
После окрика Николая, сопровождавшегося яростным взглядом, у Петра в груди что-то оборвалось. Будто он долго решался прыгнуть в пропасть и всё-таки прыгнул. Была ещё надежда, что он разобьётся сразу и не будет долго мучиться, но и эта надежда не оправдалась – придётся и мучиться.
– Я не понял, господин флигель-адъютант, вы отказываетесь назвать мне фамилии офицеров, виновных в сей гнусной выходке? – с плохо сдерживаемой яростью спросил Николай.
Второй приступ гнева за утро изменили внешность царя до неузнаваемости – глаза будто налились кровью, так что, когда он приблизил своё лицо, Пётр даже испугался, что Николая хватит удар. И ради него, а не из страха, он постарался ответить как можно спокойнее и миролюбивее.
– Так точно, ваше величество, отказываюсь. Я взял с них слово прекратить сию деятельность, и они мне это пообещали.
– Да вы понимаете, Ланской, что я могу сделать с вами за непослушание? – вдруг совсем тихо спросил Николай, подходя поближе.
И от этого зловещего шёпота побежали неприятные мурашки. Никогда и никого Пётр не боялся, кроме отца. Царя уважал и почитал. Но выше почитания и отца, и государя Ланской ставил свою совесть. А она упрямо сомкнула его губы, властно напоминая, что за совесть да за честь – хоть голову снесть.
– Понимаю, ваше величество, – спокойно ответил Ланской, вытянувшись по стойке "смирно".
Николай некрасиво скривил губы, досадливо и тяжело стукнул по столу.
– Убирайтесь с глаз моих… Сегодня можете идти домой. Только не рассчитывайте, Ланской, что я оставлю без последствий ваше непослушание. Я подумаю, что с вами делать, ожидайте приказа. Кругом, марш!
Глава седьмая
Ланской вышел из Зимнего дворца и задумался – куда идти? Домой не хотелось. Он взял лихача и наказал ехать медленно по Невскому проспекту. Извозчик недовольно скривился, но ослушаться не посмел.
– Хозяин-барин, – только и вздохнул мужик, видимо, опасаясь, что ему не заплатят, как за быструю езду.
Петру хотелось немного отойти от разговора с царём, а для этого нужно было побыть одному. Он словно оцепенел, и даже сам не понимал, что чувствует. Навалилось странное безразличие к собственной судьбе.
Пролётка неспешно тащилась по тёмному городу. Лавки были закрыты, народишка почти и не было. Лишь редкие коляски катили по ровной дороге главного проспекта столицы. В отличие от булыжных мостовых, ехать здесь было намного приятнее. Однако от сырости деревянные шашочки, которыми была выложена дорога, распухали, и в темноте даже самый глазастый извозчик рисковал напороться на выросший словно из-под земли горб. Пролётка подпрыгивала, заставляя ругаться и седока, и извозчика.
Вдруг вспомнилась смешная заметка в "Северной пчеле", где провинциалка, приехавшая в Петербург, посчитала, что столица должна быть наводнена рыбами, поскольку людям тут