его прогнать, затем немного подумал и сказал:
– Gut gemacht! Schlauer junge! (Молодец! Сообразительный мальчик!) – и насыпал полную миску каши. Лёня, радостный прибежал домой и все отдал матери.
– Кормилец ты наш! – похвалила она его.
Кашу разделили между всеми детьми, чему они были очень рады.
После этого, Лёня каждый день, как по расписанию становился в очередь с немецкими солдатами, и подойдя к кухне, получал свою порцию каши.
Малышке Люсе с каждым днем становилось все хуже и хуже. Шишка на шее стала еще больше и, видимо, давила на гортань, так, что она дышала с трудом и часто плакала. Но плач, вырывавшийся из ее горла, был такой слабый, что походил на мяуканье котенка. Вчера Люся отказалась от груди. Пятимесячный ребенок угасал на глазах.
Солдат-денщик, сев на табурет посреди небольшой комнаты, закурил трубку. Отсыпал деду Проше табаку на самокрутку и, помогая себе жестами, рассказывал деду, что скоро они возьмут Ленинград и Москву, и он поедет домой к жене и детям. Достал бережно из кармана фотографию и показал ее деду.
– Es ist meine Familie! (Это моя семья!) – с нежностью сказал он.
На фотографии был запечатлен улыбающийся рыжий немец с женщиной, державшей на руках маленького ребенка, а вокруг них стояло еще три девочки и мальчик-подросток. «Ты-ж, смотри!» – подумал дед, – «Немец, а поди-ж ты, пятеро детей!» В слух же, показав большой палец, сказал:
– Во! Гут! Хорошая у тебя фамилия!
Немец заулыбался.
Из-за печки донесся слабый плач ребенка. Денщик, достав изо рта трубку, спросил
– Warum er weint? (Почему он плачет?)
– Не ферштею, гер солдат! – ответил дед.
– Плачьет? Warum? (Плачет? Почему?) – повторил солдат.
– Болеет!
– Als krank? (Чем болеет?)
Прокофий пожал плечами.
Немец встал и зашел за печку. Там на лавке сидела Зина и качала плачущую Люсю. Рядом, прижавшись к матери, сидел Лёня.
– Gib mir! (Дай мне!) – сказал немец и, забрав у Зины Люсю, вышел в комнату.
У женщины оборвалось сердце. Она встала и шатаясь пошла за солдатом. Плача, шептала:
– Господин солдат отдайте ребенка! Господин солдат отдайте ребенка!
Немец, выйдя в комнату, положил ребенка на кровать и развернул пеленки. Осмотрев малышку, увидел шишку на шее и, повернувшись к деду, сказал:
Sie braucht eine Operation! Sie stirbt! (Ей нужна операция! Она умирает!)
Из сказанного немцем, Прокофий понял только слово «операция». Он развел руками:
– Где-ж, я тебе, гер солдат, ребенку операцию-то сделаю? У нас и в былые-то времена не больно-то разбежишься!
Немец посмотрел на плачущую Зину, на Лёню, державшегося за подол матери. Повернулся и, не говоря ни слова, вышел в коридор.
– Проша, что он хотел? – спросила бабушка.
– Да хрен его знает! Их разве, что поймешь! – сказал дед, – Заразы они, в это самое, всякой боятся. Я, думаю, из-за этого могут, Люську сгубить!
Услышав слова деда, Зина заплакала навзрыд.
Больше