остановился так же внезапно, как и начался. Сквозь разорванные тучи выглянула яркая, молочно-белая луна. Ее холодный блеск хрустально отразился каждой снежинкой. Засияли в лунном свете, засеребрились рыхлые горбы сугробов. Замерзшие деревья заискрились точно по волшебству. Показались засыпанные по окна снегом избы – они оказались гораздо ближе, чем мерещилось в пургу. И тут совсем рядом, рукой подать, стоят занесенные до половины стройных стволов три одинокие березки.
Склонили березы свои тонкие, покрытые искрящимся инеем ветви над маленьким заснеженным холмиком.
– Непорядок, непорядок. Не положено здесь холмику быть. Рановато вам, березоньки, над ним плакать, веточками утираться, – нахмурился старик. Рванул по сугробам к белому холмику. Быстрее, быстрее, только бы успеть! Торопится, вязнет в снегу, саночки за собой подтягивает.
Упал сходу на колени, стал руками снег разгребать. Замерзшие стариковские руки изо всех сил снег копают-откидывают, а сердце огнем горит, молится: «Помоги Господи! Спаси душу невинную! Если не найду, оба погибнем!». Вот руки и зацепили что-то жесткое, твердое. Задубевший на морозе ворот тулупчика… «Слава тебе, Господи! Нашелся!»
Мальчонка, свернувшись калачиком, спал, умаявшись на морозе, коварным ледяным сном. Лицо побелело от холода, ресницы покрылись инеем. Только едва уловимое дыхание еще оставалось теплым и превращало острые снежинки, дерзко садившиеся на его губу, в маленькие капельки.
– Вставай, брат! Вставай! – солдат тряс, тормошил мальчишку, пытаясь его разбудить. Но тот никак не мог проснуться. Уставший, промерзший, потерявший последние силы, паренек едва слышно что-то пробормотал, силясь открыть глаза. Но ничего не получалось, и снова он погружался в страшный ледяной сон. Медлить нельзя ни минуты.
Солдат глянул на санки с навязанными на них дровами. На секунду возникла предательская мысль: на три дня дров хватит… Он перевел взгляд на съежившегося в снежной яме мальчонку. Рассердился на себя, рванул бечеву, державшую поленья. «И на что мне эти три дня! Вот ему-то целую жизнь жить!» Скинул солдат свою шинель и завернул в нее, прогретую его теплом, парнишку прям с головой. На санки кулем уложил и веревкой крепко-накрепко обвязал, чтоб груз драгоценный не обронить.
Снова занялась метель, но солдат не чувствовал ни ледяного ветра, ни яростно-колючего снега. Белое, точно мел, лицо мальчика стояло у него перед глазами. Времени совсем мало! Нужно срочно добраться до тепла! Опередить, обогнать коварную смерть!
И снова вьюжило, кружило, свистел ледяной ветер, яростно бросаясь в лицо острыми льдинками. Слабые стариковские ноги проваливались в глубокий снег по самое колено: «Держись, сынок! Держись!» – старик бежал сквозь снежную бурю. «Держииись!» – рвалось хриплым выдохом из-за ворота промокшей от пота старой гимнастерки. «Рысак у тебя – дряхлая развалина! Дай нам Боже до дому добраться!» – сипел, упираясь из последних сил, старик.
Он бежал как в последний раз. Все его мысли, чувства, Бог весть откуда взявшиеся силы были устремлены