Америки. Когда выяснилось, что под личиной милого, добродушного коротышки скрывалось чудовище, это стало для нее шоком. Возможно, помимо ее собственной воли в ней зародилось подозрение, которое было тогда у всех: вдруг и я несу в себе семя зла? С такими мыслями трудно планировать совместное будущее и заводить ребенка. Еще полтора месяца назад она с нежностью смотрела на мой искривленный мизинец. Сейчас он казался ей печатью Сатаны.
Признаваясь мне в этом, она плакала: у нее больше не было сил. Она с трудом заставляла себя выйти из дому. На улице ее сторонились, и даже те, кто здоровался, перешептывались у нее за спиной. Я не смотрел телепередачи на эту тему, не читал газетные статьи; она, наоборот, их смаковала. Еще бы, такое громкое событие. Городок будет жить им несколько десятилетий: теперь его главная достопримечательность – не лазурное море, не белый песок пляжей, а монстр с побережья. Элиза без конца извинялась, рыдания не давали ей говорить. Ей надо было спасать себя. Именно она внушила мне определенный ход мысли: однажды она вдруг сказала: «Кончится тем, что я тоже окажусь под замком в этом ящике».
В лицее у меня был близкий друг по имени Маттео Лоренци. Мы оба увлекались сборкой моделей, но он был настоящий мастер-миниатюрист. Он начал этим заниматься еще в детстве, а к семнадцати годам стал королем пластилина. Часть своей комнаты он превратил в мастерскую. А его рабочий стол! Никакого сравнения с уголком стола, на котором я время от времени собирал модели самолетов, мало-помалу переходя на космические корабли. В моих глазах комната Маттео Лоренци напоминала мансарду художника. Меня приводили в восторг его инструменты: миниатюрный токарный станок, крошечные щипчики, даже кислородная горелка. Повсюду лежали листы миллиметровки с чертежами, сделанными от руки. Он пользовался для работы специальными очками с дополнительной увеличивающей линзой. Когда он усаживался за свой верстак, то надевал латексные перчатки, словно хирург перед операцией на открытом сердце. Его лицо мгновенно принимало серьезное выражение, и он прекращал разговор.
Мне нравилось наблюдать за ним. Он сидел, низко склонившись над работой, подцеплял крючочком с тыльной стороны ладони крошечные комочки пластилина и налеплял их на остов из проволоки, закрепленный на пробке от шампанского. Часто поднимал голову, чтобы взглянуть на плакаты, висящие на стене напротив и изображавшие разнообразные человеческие тела. Женские и мужские фигуры, в том числе толстые и старые. Кисти рук, ключицы, глазные яблоки… Он отщипывал крохотные шарики пластилина, чтобы придать объем бедру или заострить верхушку шлема.
Это была неспешная кропотливая работа, требовавшая максимальной сосредоточенности. Кто угодно умер бы от скуки, глядя на это зрелище со стороны. А меня оно успокаивало: все вдруг исчезало, значение имело только одно: получится или нет фигурка зверя или сапожок пирата-киборга с единственным громадным глазом во лбу. Здесь было два воинства, одно на стороне Добра, другое