В этот момент я потерял сознание.
Мартини держал меня в курсе всех событий. «Только не читайте газеты, – повторял он. – И не вздумайте включать телевизор». Я даже не мог удрать на край света: в моих показаниях полиция надеялась найти зацепку, которая позволила бы следствию выйти из тупика. Я не присутствовал на судебных заседаниях – не хотел, чтобы мою физиономию растиражировали бульварные газеты; еще раньше я закрыл свои аккаунты в социальных сетях, иначе меня сожрали бы живьем. Но, главное, я не мог представить себе, что увижу отца на скамье подсудимых, словно подручного какого-нибудь босса мафии.
Тем временем клочок земли, которым он тайно владел в течение десятилетий, был перекопан из конца в конец, однако там не нашли ничего, ни единого волоска. Учитывая обстоятельства, Мартини вряд ли удалось бы доказать, что обвиняемый не способен на преступный умысел. Трудно сказать такое про человека, который за два дня до ареста проводил перед большой аудиторией семинар на тему «Биологическая власть, жизнь на виду и статус исключительности»? Имя девушки с фотографии я также узнал из отчетов нашего адвоката.
В то время у меня была подруга Элиза. После года близких отношений мы собирались сделать решительный шаг: познакомить меня с ее родителями. Нелегкое испытание.
Я по-настоящему любил ее. Если бы все сложилось иначе, возможно, сейчас у нас был бы сын. Иногда мы развлекались, обсуждая, как его назовем. Я настаивал на имени Альвизе, поскольку в календаре нет святого с таким именем. Она потешалась надо мной. Даже под пыткой, говорила она, я не соглашусь, чтобы ты дал ребенку такую дурацкую кличку. Я объяснял ей, откуда взялось это имя; оно, как и его различные варианты, восходит к германскому «Хлодвиг» и вызывает ассоциации с отвагой и славой. На этом месте Элиза начинала зевать.
Мне не хватает этого ребенка. Я часто думаю о нем, пока меня от горла до сердца не вспарывает раскаленным клинком одна и та же мысль: это мой отец похитил его, как и остальных. Это он забрал его и спрятал в вечном мраке громадного ящика, где пребывают нереализованные планы. Жить, тоскуя по сыну, который не был рожден, – это мучительно. Я представляю его себе двух- или трехлетним малышом с босыми ножками, в джинсовом комбинезоне на бретельках. Мы с ним на лужайке, стоит лето. У Альвизе глаза матери, белокурые волосы. Он зовет меня, и от его безмолвного крика лопаются стекла. Тогда Наима назначает мне очередной курс сильнодействующего успокоительного, чтобы я хоть немного спал по ночам.
В первое время Элиза значила для меня очень много. Я тогда жил, словно держа в руках собственные кишки. А она не знала, что сказать, она оледенела от ужаса не меньше, чем я. «Ты должен выстоять», – говорила она и прижималась к моему плечу. На большее она была неспособна. Я читал это в ее глазах, слышал в ее голосе: она и сама все понимала. Чувствовать, что мне нельзя помочь, – это было как бесконечное низвержение во тьму.
Если бы еще в доме оставалась Сумира – с виду такая нелепая, с ее несуразными выходками,