было, и она спокойно углубилась в чтение.
Кроме Тары здесь лежала бойкая девица. Она поведала Таре, что за ребёнка свекровь подарит ей золотые серьги и перстень. В те промежутки времени, когда схватки отпускали оборотливую соседку, она приговаривала, имея в виду акушерок и медсестёр: «Ничего! Чем громче кричу, тем шибче они вокруг меня бегают. Пусть, это их работа!». И, действительно, весь персонал занимался только ей.
Когда новая акушерка увидела у Тары книгу, накричала на неё: «Вы сюда рожать, а не читать пришли». Узнав, сколько часов прошло с того момента, как отошли воды, назначила уколы хины, чтобы стимулировать роды.
Крикливую соседку увезли рожать, и Тара осталась совсем одна.
Сначала старательно и усиленно дышала, молча превозмогая невыносимые боли, так не хотелось походить на ту особу, что недавно здесь вопила чересчур зычно и требовательно. А потом, когда поняла, что всё – предел, рожаю – рассердилась: «Да подойдёт же ко мне хоть кто-нибудь, чёрт возьми-и-и-и-и!!!» …
Огромная потеря крови, многочисленные разрывы, ад и существование по ту сторону реальности, по ту сторону сознания, по ту сторону мира. Нечеловеческая мука с одной единственной мыслью: повторить такое можно только ради ребёнка от любимого человека. Только для любимого…
Согнувшись в три погибели, голова на уровне колен, держась за стену, Тара бредёт во сне по длинному коридору, открывает дверь и снова оказывается в больничной палате рядом с лежащей под капельницей Славкой. Взгляд её падает на гвоздики.
Жалко, что нет любимых хризантем, щемящего душу запаха горечи и полыни, запаха её дня рождения. Поскорее бы отсюда выбраться…
Славка смотрит на Тару и вместо крика – НЕ-Е-Е-Е, как у козлёнка, начинает громко, протяжно и настойчиво мяукать. Тара леденеет и просыпается…
Она протягивает руку, нащупывает кнопку торшера и, нехотя оторвав голову от подушки, смотрит на настенные часы. Истошное мяуканье продолжается.
Так и есть! Ну, кто в выходной день будит хозяйку в такую рань? Только тот, кто дрых перед этим весь день на диване, время от времени сменяя его то на одно, то на другое кресло и повсюду оставляя клочки своей белой шерсти. Только тот, чьё имя Гораций.
Зевая, Тара нащупала ногами тапочки и поплелась в коридор, где бесчинствовала Наглая Рожа. Именно так сейчас хотелось обозвать Горация, но язык не повернулся. Всё-таки внешность у кота была аристократичная, и всплывшее сгоряча ругательство к ней явно не подходило. Имя Гораций у Тары и Славки рождалось в творческих муках.
Когда Славка позвонила Таре и сказала, что едет домой с сюрпризом, Тара и предположить не могла, что сюрпризом окажется сугроб белоснежной шерсти на четырёх лапках в мохнатых пажеских панталончиках. Над этим ходячим сугробом возвышался строго перпендикулярно чёрный пушистый султанчик хвоста. Вокруг шеи шерсть торчала, образуя белый, похожий на блюдо, воротник. Кот был помесью персидской мамы с кем-то ещё, пожелавшим остаться неизвестным, но наградившим