бороздила «джунгли» до умопомрачения, пока не сломался пассик…
С определенной точки зрения, мне живется совсем неплохо. Единственная обязанность по дому – вынести мусор и купить хлеб (ежедневно пять ржаных буханок, чтобы не оставить Ваську без обеда). Конечно, я помогаю тетке при уборках, никогда не отказываюсь сбегать на посылках, да и в саду до морозов была на подхвате. Но будем справедливы: хозяйством меня не обременяют. Впрочем, как и Алину. Тетка работает сутки через двое, в свой «отсыпной» и выходной готовит еду на три дня, возится на даче, расправляется с ворохом нестиранного белья и еще отдает визиты. На дяде Боре – уход за Васькой. Каждый вечер дядька придвигает к себе огромный жбан, в который сливаются пищевые отходы, крошит туда три-четыре буханки хлеба, тщательно перемешивает и словно бы даже оценивает – угодит он Ваське или нет? На взгляд человека, месиво крайне неаппетитное, для поросенка же – Лукуллов пир. В сарае дядя Боря остается подолгу. Он беседует с Васькой, который никогда его не перебивает, а только мирно хрюкает и чавкает; тетка же в это время изводится, подозревая (не без оснований), что у дядьки припрятана там бутылочка…
Когда тети Риммы нет дома, дядя Боря заметно сокращает беседу с Васькой. Ему дороги эти тихие (почти подмосковные) вечера.
После контрольного звонка я хотела включить компьютер и немного поиграть, но вспомнила про пассик. Остаются любимые книги, пластинки Высоцкого и Бичевской, мои собственные сочинения… Да мало ли чем можно занять то благословенное время, когда тетя Римма трудится на телефонной станции!
Дядя Боря позвал со своего кресла:
– Аня, хочешь посмотреть старые фотографии?
Однажды он уже предлагал мне это, но тогда рядом была тетя Римма, следовательно, не имело никакого значения, что хочет или не хочет Аня: «Кому интер-ресно твое старье? Еще бы железки свои девчонке показал…».
Обрадованная, что дядька обратил на меня внимание, я устроилась рядом с ним над распахнутым зевом чемоданчика. Я и дома любила разглядывать альбомы: черно-белые снимки начала двадцатого века, раскрашенные вручную фото маленьких сестер и себя, трогательно-глупую, таращившую глазенки в объектив. Были страницы, где на меня серьезно смотрел мальчик, который станет моим отцом, и улыбалась девочка с толстой черной косой, которую будут звать тетей Дусей. Были там и родители папы – пара пожелтевших снимков и лиц, которые не вызывали у меня никаких эмоций: я их не знала. Но родителей мамы там не было, не было ни одной ее девичьей фотографии, словно жизнь ее началась лишь со свадьбы с папой…
А здесь, в кладовых потертого чемоданчика, была вся мамина юность – задолго до меня, до папы, до Веры с Надей… Ах, какой хорошенькой, озорной девчушкой она была! (Почему я не такая?). Как похожи они с дядей Борей, и оба – копия отца, которого тоже звали Борис. Оказывается, когда мама родилась, друзья семьи окрестили ее «Лида-Боря». Вот она уже десятилетняя, держит на руках двухлетнего братца, который исподлобья таращится в камеру…
А вот их мама – моя