жизнь» (как будто я уже не узнала!); Барыгина оттопыривает верхнюю губу: «Фу! Фу!» – и все отскакивают, словно от меня разит помойкой; страшный «Зая» кричит на весь школьный стадион: «Романов, уведи свою невесту!» – и рука Кира, стиснувшая мою руку… И все петровские шакалята вдруг оборачиваются настоящими шакалами, скалят желтые клыки, ползут ко мне… ближе, ближе… И тогда я… швыряю им Машку.
Я просыпаюсь с криком. И долго плачу, ощущая, как рука сестры гладит мои волосы.
Первые сгустки боли выплескиваются на Веру, словно при внутреннем кровотечении. Я не рассказываю – я отхаркиваю их. Начинаю всегда сухо, но вскоре голос срывается, и глаза вновь полны слез. Так повторяется каждую ночь. Я плачу, Вера успокаивает меня:
– Это уже позади.
– Как вспомню. Целый год!.. Я жила в напряжении, страхе, тоске. Однажды тетя Римма наткнулась на мой дневник, прочитала о себе…
– И что было?
– Скандал. Я же не думала, что она такой низкий человек – станет читать чужие заметки…
– Представляю, что там было написано! Ну, не плачь, Маленький.
– Какой я теперь Маленький… – шепчу я, зарываясь лицом в подушку.
– Что же испортило ваши отношения?
– Я не терплю несправедливости. Тетя Римма так часто была неправа!
– Ты, конечно, ей об этом говорила?..
– Я пыталась сдерживаться. Но в какой-то момент наступал предел. Тетка страшно злилась. Она считала, что я должна ей пятки лизать. Знаю, знаю!.. Она дала мне кров и еду, за это – спасибо. Но она не упускала случая попрекнуть тем и этим. Я ненавижу тетю Римму!
– Тише, тише. Крысавке не обязательно знать…
– Помнишь пьесу Фонвизина «Недоросль»? Там есть фраза: «Злобная фурия, чей адский нрав составляет несчастье целого дома…».2 Это про тетю Римму!
Вера не смогла сдержать смешок.
– Здесь, в Самаре, – сказала она, – совсем другая жизнь. Ты обязательно найдешь себе друзей. Жаль, что скоро я выхожу на работу, – будешь сидеть одна. Если, конечно, до тех пор не попадешь в компанию.
– Так быстро? Нет. Тетя Римма постоянно твердила, какая я «неконтактная».
– Забудь о тете Римме. Помни о бригантине за скалой…
Тридцатого июня у Люды Крапивиной был день рождения. Праздновала она в тесном кругу: сын да мы с Верой. Артем сидел хмурый. Мать успела шепнуть нам, что Марго укатила в спортивный лагерь, а перед тем дала ему отставку.
Тетя Люда налила вина себе и Вере, капнула нам с сыном. Вино не казалось мне таким противным, как пиво. Оно сладкое, от него что-то приятно разжимается внутри…
В дверь постучали. Артем пошел открывать. Минуту толковал с кем-то. Потом вернулся в сопровождении двух мальчишек. Я положила вилку.
Первый, в джинсовом костюмчике, был невысокий, плотный, круглолицый. Про таких говорят «себе на уме». Второй – вихрастый, в майке, исполосованной надписями на иностранных языках – улыбался чему-то. С первого мгновенья его улыбка стала для меня загадкой.
Тетя