эти люди? Последуйте за ними. Все профессии, все касты, но негодяи доминируют. Вот служащие, служащие банка, магазина, министерства, репортеры, сутенеры, офицеры-буржуа в липкой одежде, которые ходят пообедать в кабаре, выходят из оперы перед входом итальянцев, и потом еще все эти подозрительные светские люди, не поддающиеся анализу. Что касается женщин, просто как клеймо: производительница супов из Америки, девушка за один-два луидора, которая подстерегает незнакомца за пять луидоров, предупреждает завсегдатаев, когда она свободна.
За шесть лет уже знаешь всех, видишь всех, все вечера, все годы те же самые места, исключая гигиеническую остановку в Сэн-Лазар и в Лурсине.
Дюруа больше не слушал. Одна из женщин, облокотившаяся на их ложу, смотрела на него. Это была крупная белокожая брюнетка, с черными глазами, вытянутыми, подкрашенными карандашом, обрамленными огромными дурацкими ресницами. Ее слишком сильная грудь натягивала темный шелк ее платья, а ее подкрашенные красным, как рана, губы представляли что-то звериное, пламенное, возмущающее, но горели желанием. Знаком головы она позвала одну из проходивших подруг, белокожую с рыжими волосами, такую же полную, и достаточно громко, чтобы быть услышанной, она сказала той:
– Ну, вот красавец, если захочет со мной за десять луидоров, я не скажу «нет».
Форестье обернулся и, улыбаясь, похлопал Дюруа по ноге:
– Это для тебя. Будешь иметь успех, мой дорогой. Мои комплименты.
Бывший унтер-офицер покраснел; машинальным движением в кармане своего жилета он нащупал две золотые монеты.
Занавес опустился; оркестр теперь играл вальс.
Дюруа сказал:
– Давай пройдемся по галерее?
– Как ты хочешь.
Они вышли, оказавшись в потоке прогуливавшихся. Спешка, толчея, объятия, покачивания, они шли, пока перед их глазами не возник человек в шляпе. Девушки, две за двумя, проходили в этой толпе мужчин, с легкостью проходили через нее и скользили между локтей, грудей, спин, как будто бы они были у себя дома, в комфорте, как рыбы в воде посреди этого потока мужчин.
Восхищенному Дюруа оставалось идти и пить опьяняющий воздух забавного женского благоухания, испорченный табаком и мужской вонью. Но Форестье потел, вздыхал, кашлял.
– Пойдем в сад, – сказал он.
И, повернув налево, они проникли в пространство крытого садика, где давали прохладу два больших уродливых фонтана. Под тисами и кедрами мужчины и женщины пили за цинковыми столиками.
– Еще пива? – спросил Форестье.
– Да, с удовольствием.
Они присели и стали смотреть на проходящую публику.
Время от времени останавливалась одна бродяжка, потом с банальной улыбкой спрашивала:
– Вы мне что-нибудь предложите, мосье?
– И, поскольку Форестье отвечал: «Стакан воды из фонтана», – она удалилась, бормоча:
– Ну, морда!
Но высокая брюнетка, которая в ложе прислонилась к двум вновь