забывай, о чём предупреждаю,
И никого сюда не приводи».
Давид сказал: «Спасибо Вам за помощь!»
И так как уже вечер наступал,
Пошёл походкой быстрою до дома,
Где старец, беспокоясь, ожидал.
Ещё совсем не скрылось с неба солнце.
Стелились по земле его лучи.
Росток чудесный, что вчера завился,
Позволил, чтоб бутоны зацвели.
Их сильный аромат опять дурманил.
Когда ж они взыграли как огни,
Дом снова приподнялся в основанье.
И выползли оттуда пауки.
И вновь ручьём шуршащим, недовольно,
Мелькали переборы тонких лап.
Глаза их не по-доброму сверкали,
Ведь не было уже пути назад.
И снова дом вздохнул довольно громко.
Цветы тотчас сомкнули лепестки.
Их аромат унёс с собою ветер,
Обдув по виду нежные ростки.
Старик, в который раз перекрестился.
Увиденным он вновь был поражён!
Хотя, чему здесь можно удивляться?
Кто их сгубить желал, видать силён!
Да что об этом говорить? Сегодня
Необходимо было завершить
Плетение, как шёлк тончайших нитей,
Чтоб ими ткань узорами расшить.
Сосновых веток больше, чем обычно
Лежало вкруг большого сундука.
Вода в печи давно уже кипела,
И примененья своего ждала.
Вот соловей влетел, неся с собою
Последнее для дел веретено.
Давид сказал: «Быстрей закройте двери,
И поплотней, особенно окно.
Прошу вас никому не открывайте.
Возможно, ночью вновь начнётся стук.
И будет исходить он, уверяю,
От колдовских и нечестивых рук.
Ну что ж, начнём. Пора. Ночь опустилась…»
Давид с любовью инструмент прижал,
Сундук с ударом птицы отворился,
И начался вновь мотыльковый бал.
Всё повторилось так, как прошлой ночью,
Но ровно в полночь начали мешать
Удары в дверь – настойчиво и громко,
Желая роль препятствия сыграть.
А музыкант, закрыв глаза, держался,
Душой изображая нужный звук,
Не позволяя, чтоб в игру закрался
Пытающийся сбить, ужасный стук.
Он всё играл, на миг не прерываясь,
И этим поглощён настолько был,
Что лишь когда старик за руку тронул,
Чтоб посмотреть, глаза свои открыл.
И то, что он увидел – поразило.
Теперь уже само веретено
У девушки под музыку крутилось.
Похоже, волшебство с неё сошло.
Ещё совсем немного оставалось.
В дверь и окно не бились, а скреблись.
«Впустите! Умираю!» – раздавалось.
Слова уж без притворства полились.
Возможно, кто недоброе замыслил,
Как говорила бабушка во сне,
Терял своё реальное обличье,
Под дверью растворяясь в темноте.
Стоящий стон настолько был ужасен,
Что