эта не в Бруклине.
– А где? В Нью-Джерси?
Папа покачал головой:
– В Южной Флориде. В городе под названием Зайон-Хиллс.
– Во Флориде?
– Там гигантская еврейская община. Дядя Норман говорит, арендная плата там меньше, да и жилье лучше. Иму уже пригласили на собеседование в тамошнюю начальную школу.
– Причем эта школа может себе позволить такую роскошь, как грамотность и туалеты для учителей, представляешь? – Мама выдавила радостную улыбку. – Да и для старших классов там элитарная ешива. У нее блестящая репутация.
Я вдруг поразился тишине нашего дома – тяжелой, глухой. Я взглянул на отца и вернулся к еде.
– Ладно.
Наверное, тон, каким я это сказал, тот факт, что столь значительное решение не вызвало во мне отклика, можно было счесть тревожным признаком: на душе у меня неспокойно. Я редко смотрел фильмы, ведь это же Боро-Парк, там опасаются духовной заразы, но я знал, что в кино это наверняка был бы напряженный момент. Однако сам ничего такого не чувствовал – ни грусти, ни страданий из-за неожиданных перемен. Напротив, мысль о том, что я освобожусь от нескончаемого однообразия моего нынешнего существования, будоражила, точно предвкушение побега. Я устал от неизбывной, неумолимой чеховской скуки, устал сидеть в одиночку в библиотеках и сожалеть о том, что мне не дано изведать, – о мучительной любви, великих странствиях и ностосе[26]. Где-то там, далеко, думал я, кипит лучшая жизнь, полная не только отголосков, но и звуков счастья. Бэкон утверждал, будто бы все люди поклоняются “идолам пещеры”, то бишь тем верованиям, из которых и складывается наша натура и – по крайней мере, в моем случае – наш провал. Мои же идолы, как я теперь понимаю, были таковы: глубинное презрение к серому на сером[27] и нетерпимость к тому, что Фрейд называл “заурядно-безрадостной жизнью”.
Родители недоуменно переглянулись.
– Ладно?
– В смысле, я не возражаю, – сказал я.
– Быть может, тебе нужно подумать, – предположил отец.
– Меньше всего нам хочется вырывать тебя из привычного окружения, – добавила мать.
– Мы всё понимаем, – продолжал отец. – Если нужно, я могу на год найти какую-нибудь другую работу, пока ты не окончишь школу. Возможно, нам придется туговато, но мы ведь верим в ашгаха пратит[28], верно? Хашем[29] порой устраивает все так, как и не ожидаешь.
Мать взяла меня за руку:
– Мы понимаем, что здесь вся твоя жизнь.
Я покачал головой:
– Я хочу уехать.
Я опустил глаза и продолжил жевать. На улице белел снег и сверкал лед.
Ребятам я рассказал обо всем лишь в июне, в наш последний день в одиннадцатом классе. Мы сидели на площадке за школой. На качелях Шимон, Мордехай и Реувен спорили о Гемаре, которую мы изучали: при каких условиях можно нарушить шаббат, чтобы спасти жизнь.
– Можно нарушить шаббат, чтобы спасти жизнь младенца, которому день от роду, – пылко заявил Шимон. – Так говорит раббан Шимон бен Гамлиэль