на ходу запрыгнул на телегу. Камышев, несмотря на обжигающую боль в груди, последовал за своим командиром.
– Они меня не видят, товарищ капитан, – прошептал он разведчику, не отнимая руки от пылающего оберега.
– Куда едем? – спросил Барков у мужичка в кожанке, внимательно поглядывая на перекинутый через его плечо маузер в кобуре.
– К своим, – односложно ответил тот.
– И я к своим, – улыбнулся разведчик. – Только Красная Армия, она неделю как на другом берегу. Сам-то ты точно свой или, может, фашист переодетый?
– И не фашист, и не анархист, – растянул слова возчик. – Я самый настоящий большевик. Антонюк – моя фамилия, уполномоченный Реввоенсоветом. Хлеб для Красной Армии заготовляю.
– Интендант, стало быть, – понимающе закивал Барков. – К какой армии прикомандирован?
– В деревнях хлеба полно, – невпопад заговорил мужичок в кожанке, игнорируя прямой вопрос разведчика. – А в Петрограде голодают, очень ждут хлеба, а кулаки и подкулачники по амбарам прячут. Но мы с ребятами, знаем, как хлеб искать. Кое-кого и в расход пустили, не без этого.
Барков обернулся к сидящему на самом краю телеги Камышеву, который протянул командиру ладонь, с давно истлевшим хлебным зерном.
– Товарищ Ленин ведь, как говорит? Земля крестьянам. Это верно, – продолжал докладывать уполномоченный Антонюк. – Только как же Красная Армия и пролетариат без хлебушка будут жить? Мы крестьянам – землю, а они нам, стало быть, – хлебушек. Так, служивый?
– Так, – согласился Барков, а сам опустил правую руку в сапог.
– Если выберешься, – на этот раз обратился он к радисту, – передай в штаб, что танки подорвались на минном поле, как и вся разведгруппа. Усёк?
Камышев понимающе кивнул.
Тем временем капитан резко выхватил из-за голенища сапога финку и попытался ударить им возчика, но прежде чем он дотянулся до врага, ствол маузера упёрся ему в сердце и выпустил пулю.
– Последний мёртвый враг станет нам братом и, приговорённый жить вечно, выйдет в дозор, – услышал Камышев знакомые слова, на этот раз произнесённые по-русски уполномоченным Реввоенсоветом Антонюком.
Ещё метров сто ехал новобранец на телеге, не спуская глаз с распростёртого тела командира, прежде чем окончательно прийти в себя. Затем он спрыгнул с подводы и долго смотрел в след удаляющимся мертвецам, пока по его щекам градом катились слёзы облегчения.
Вернувшись на поляну, Камышев с трудом в спустившихся сумерках отыскал свою рацию. Всю ночь доброволец бродил по заколдованному лесу, пытаясь выйти к Днепру. Лишь только на рассвете ему это удалось.
Первым делом он снова попытался соединить приёмопередатчик с упаковкой питания, и в этот раз всё сработало безупречно. Лампы рации загорелись, а индикаторные стрелки плавно задёргались.
Передав зашифрованное сообщение своего командира, Камышев по инструкции уничтожил рацию, чтобы она не досталась врагу, и на бревне переправился на левый