решением было бы немедленное возвращение к своим, но в Красной Армии невыполнение боевой задачи приравнивалось к саботажу. Считалось, что лучше умереть, тогда и спрашивать не с кого.
Но и на этот раз разведчикам Баркова повезло. За два часа группа углубилась километров на 12 от реки, не встретив ни одного фашиста. Однако капитан и не думал останавливаться. По его расчётам, до рассвета они должны были сделать приличный крюк, но зато избежать более насыщенную немцами прифронтовую зону. По мере того как начинало светать, он на коротких пятиминутных привалах задавал Чингису брать всё левее и левее, пока они не развернулись на 180 градусов и не направились снова к Днепру. Часам к шести-семи утра он надеялся выйти в район населённых пунктов Масловка – Зябково, то есть в то самое место, куда на карте тыкал тупым концом карандаша Караваев.
После одного из привалов капитан заметил, что Камышев во время ходьбы стал припадать на левую ногу. Пришлось снова остановиться.
Барков не терпел, когда на задании что-то выходило у него из-под контроля.
«Дьяков шёл замыкающим, не мог не заметить хромоты радиста», – подумал командир и тут же с раздражением сиплым голосом приказал сержанту, указывая на новобранца:
– Замотай ему портянки как надо.
– Я ему не нянька, – зло сплюнул Дьяков, – стрелять не умеет, портянки заматывать не умеет, зачем он нам вообще нужен со своей рацией?
Камышев от стыда покраснел.
Как любой командир, Барков требовал, чтобы его приказы выполнялись беспрекословно, но в тылу противника, «где за каждым кустом пряталась смерть», он допускал коллективное обсуждение его распоряжений. Он считал: в группе не должно быть недопонимания. Все свои действия он по мере возможности старался объяснить подчинённым. На войне солдат должен уметь соображать, а не тупо исполнять безумные приказы начальства. Отступление в первые дни войны только укрепило капитана в его мнении. Стольких жертв можно было бы избежать, доверься красноармеец самому обыкновенному здравому смыслу или интуиции, но не приказу своего трусливого и одновременно глупого командира. Сознательный боец, чётко понимающий боевую задачу, стоит зачастую десятерых рабски послушных, но ничего не смыслящих в окружающей обстановке солдат.
– Хорошо, – согласился с аргументами сержанта Барков, – сейчас продолжим движение, но через пару километров, когда Камышев совсем не сможет идти, мы с Бабенко потащим его на носилках, а ты понесёшь кроме своего карабина ещё пулемёт и рацию.
– Бросить его, и дело с концом, – угрюмо сопел себе под нос Дьяков.
– Без него мы не выполним поставленной штабом боевой задачи, – подытожил Барков, зажимая ладонью раздираемое болью горло.
– Разрешите мне, товарищ капитан? – попросил Бабенко, указывая на радиста, – я мигом.
Барков согласно кивнул.
Пулемётчик тут же со всей любовью разул Камышева, смазал немецкой мазью нарывающую мозоль, аккуратно замотал портянки и обул сапоги.
– Готово, –