объявил он так, словно декламировал стихи. – Наконец-то мне удалось понять их сообщение. Это предупреждение для нас всех, но в особенности оно адресовано Дэниелу Лариби.
Все разом повернулись в сторону Дэвида, глядя на него в завороженном молчании. И я неотрывно следил за Фенвиком, но краем глаза заметил, как мисс Браш поспешила сдвинуться с места и устремиться к нему.
Она находилась всего в нескольких футах от молодого человека, когда он снова заговорил. И было, вероятно, что-то в его облике, заставившее ее остановиться. Потому что она тоже замерла, как и все остальные, слушая его слова:
– Вот предупреждение, посланное мне духами: «Опасайтесь Изабеллы Браш. Опасайтесь Изабеллы Браш. Она представляет опасность для всех, но особенно для Дэниела Лариби. В ней заключена угроза. Произойдет убийство…»
Затем воцарилась напряженная тишина. Несколько секунд они вдвоем стояли в центре зала, как герои пьесы на сцене: Фенвик почти в состоянии транса, мисс Браш – скованная и побледневшая.
Затем раздался чей-то голос, воскликнувший:
– Дэвид… Дэвид!
К моему удивлению, вмешался и поспешил к Фенвику доктор Стивенс. Его обычно округлое лицо сейчас вытянулось во взволнованный, переполненный эмоциями овал. Он почти нежно обнял Фенвика за плечи и что-то прошептал ему на ухо.
Когда же Стивенсу удалось увести его, чары развеялись, и зал заполнился громким гулом голосов. Мисс Браш сразу же растворилась где-то в толпе, пришедшей в оживленное движение. Морено, Ленц, миссис Фогарти, Уоррен – мне поочередно попадался на глаза кто-то из них, старавшихся по мере сил успокоить возбуждение и вернуть вечер в нормальное русло, из которого его вывело более чем поразительное выступление Фенвика.
И я, пожалуй, впервые до конца осознал, насколько искусственной, до какой степени поверхностной была претензия этого праздника казаться светским увеселением для собравшихся вместе совершенно здоровых мужчин и женщин.
Зрелище страха, почти панической растерянности среди присутствующих представлялось пугающим и печальным одновременно. Потом, уже в воспоминаниях, символом происходившего стал для меня Франц Штрубель – низкорослый и хрупкий человечек с красивыми руками, стоявший в стороне, наблюдавший за мятущейся толпой и ритмично размахивавший перед собой воображаемой палочкой дирижера, словно пытаясь внести хоть какой-то порядок в окружавший его хаос.
Люди мелькали мимо меня, но я никого не замечал, глядя только на Айрис. Она не тронулась с места рядом со мной, но прикрыла ладонями свое прелестное лицо.
– Убийство! – услышал я ее шепот. – Убийство! Но ведь это… Это ужасно.
Поначалу, поняв, что она плачет, я тоже почувствовал себя беспомощным и несчастным. Но внезапно мною овладела нежданная радость. Да, она была напугана, встревожена, но по крайней мере показала свою способность чувствовать и выражать чувства.
Видимо, мои нервы тоже оказались на пределе. Потому что, сам не понимая,