как тот город,
туманной закутанный далью,
как никуда не ведущая
больше аллея.
* * *
Я взглядом тебя провожаю:
идёшь, за собою маня, —
чужая, такая чужая,
что больше уже не моя.
Зачем мы с тобой разминулись,
зачем примирились с судьбой?
Всё тянется, не повинуясь,
рука моя вслед за тобой.
И ты… Ты уже не такая:
идёшь, без греха на душе,
не требуя, не потакая
и не осуждая уже.
* * *
Что за бред? То снег, то сыро —
не зима и не весна,
что-то с неба моросило
непонятное весьма.
Сонный поезд. Одурь скуки.
Шорох медленных минут.
Там сердитые старухи
даже спящие жуют.
Там с мучительным азартом,
жёлтый весь от табака,
отставник играет в карты —
в подкидного дурака.
И дышать, казалось нечем,
в том хлеву, что возникал.
Ты ворвалась, как диспетчер
укротитель сквозняка
Это было наважденьем:
ты сидела, так близка.
Это было днём рожденья
тополиного листка.
И апрель пришёл, помешкав,
капледув и стекломой.
Это было, как насмешка
над всесильною зимой.
И мелькала степь седая,
поезд мчался под уклон,
рельсы длинные съедая,
будто связку макарон.
И звенели чьи-то склянки,
кто-то опухал от сна…
Но на тихом полустанке
вдруг закончилась весна.
Ты шагнула в шум метели
в предрассветный этот час —
в дни, что тускло пролетели,
словно поезд, мимо нас.
* * *
Порывистый ветер
приносит туман и дожди,
весна, словно доктор,
болезнь застарелую лечит.
И лучше забыть и не верить,
прошу я, не жди,
забудь всё плохое,
так будет, наверное, легче.
И выйди на взморье.
Там хлещет волна через пляж
и, гальку швыряя,
мычит с непокорностью бычьей.
Там чаек голодных
рискован порой пилотаж,
когда над волною
несутся они за добычей.
Вот так же и ты
заарканить хотела мечту,
да только не вышло:
ворвалась беда, как цунами.
Ты даже не знала,
что я это перерасту —
так пень иногда
обрастает по-новой ветвями…
* * *
Жги огнём, на кусочки режь —
не забуду раскладку ту:
лётного поля бетонную плешь,
тушу тюленью Ту.
Снег тебе серебрил висок,
ты стояла, дрожа слегка —
тоненький вьющийся стебелёк
сорванного цветка.
Ветер позёмку в лицо кидал,
слабый гасил дымок,
а я