придумано множество слов. И «выше моих сил», и «это сильнее меня». Ерунда. Просто ты поступаешь так, как тебе нравится, вот и всё.
Я ничего не знал о ней, не знал даже, как её зовут, и мне некого было спросить. В этом магазине я был обычный покупатель, ни с кем не общался, ну, и как бы я вдруг начал расспрашивать: а откуда это у вас тут новенькая взялась? Так что мне оставалось одно: смотреть и слушать.
Она, как и все, ходила в зелёном фартучке, слишком ярком и не очень красивом, но сидел он на ней ладно. А под фартучком у неё всегда было строгое платье, почти без выреза, светло-коричневое или синее, что делало её очень похожей на мое представление о гимназистке. Выглядела она серьёзной, я бы сказал, сосредоточенной, и я всякий раз робел, когда собирался спросить её о чем-то постороннем.
День за днем я приходил сюда. Не за покупками, конечно, хотя исправно что-нибудь покупал. Глядя на неё, вслушиваясь в её ответы, да и просто в разговоры, я пытался узнать о ней хоть что-нибудь. Но, признаюсь, преуспел мало. Две недели спустя мне было известно лишь, что она откуда-то приехала, причём, похоже, издалека, что у неё есть дети (девочка болела), мать старая (на давление жалуется). Зато я услышал, как её зовут.
Леночка. Леночка.
Все в магазине звали её только так. И те, кто постарше, и совсем молоденькие продавщицы, и даже заведующая, довольно суровая широкоплечая тётка лет пятидесяти. При этом, я видел, она не делала ничего, чтобы расположить к себе, не изображала сочувствия или интереса к тому, что ей говорят, да и вообще со всеми общалась ровно, и я ни разу не замечал у нее ни плохого настроения, ни, напротив, бурного веселья.
Время шло, и уже наступила зима. Не такая холодная, как бывало раньше, но всё-таки с минусом на дворе. Я выходил из автобуса и торопливо шагал по своей длинной-предлинной улице, гадая, увижу её сегодня или нет. Уже изрядно замёрзший, я открывал дверь в магазин и, щурясь, начинал вглядываться: здесь? Если она была за прилавком, я первым делом здоровался с ней, а потом уж вставал в очередь.
Постепенно она ко мне привыкала. Поначалу я спрашивал у неё только что-нибудь вроде «свежий ли сыр», но месяц спустя я жаловался ей на погоду, на дворников, которые не пойми чем посыпают дорогу, вздыхал, что голова сегодня не работает. В общем, пытался завязать с ней какой-то незначащий, но всё же дружеский разговор.
В этом почти не было расчёта. Нет, я, конечно, понимал, зачем всё это делаю, но ведь мне правда хотелось, чтобы она говорила со мной, смотрела на меня, и, в конце концов, я же не пытался встретиться с ней, не поджидал её после работы. Я просто хотел ей понравиться, только это, ничего больше…
Я обращал внимание на какие-то милые, совсем домашние мелочи. Носочки у нее были вязаные, разных цветов, я всё думал, сколько же их у неё? А как-то я застал её книжку читающей (народу совсем не было). Она сидела, как девочка-хорошистка: не подперев голову кулачком, а по-школьному, сложив руки перед собой на прилавке. Порой она задумывалась, уходила в себя и такой печальной становилась, что мне было