были мои руки, помню только её губы и совершенно изумительный яблочный запах, шедший от её тела.
– Леночка, я люблю тебя, – я, задыхаясь, выталкивал из себя эти ненавистные прежде слова и понимал, что не вру, что действительно люблю эту несчастную и прекрасную женщину.
– Молчи, пожалуйста, – выдохнула она, и дрожь пошла по её телу.
Мы оба перестали соображать, но тут в магазин кто-то зашел и начал звать продавца, возмущаться, стучать по прилавку, и тогда она оторвала меня от себя, встала с табуретки и, шатаясь, вышла из подсобки.
Не помню, сколько я сидел там один. Когда ноги перестали дрожать, я поднялся и пошел к выходу. В магазине опять кто-то был. Я посмотрел на неё и очень спокойно, я сам удивился, сказал:
– Я завтра приду, мы поглядим ещё бумаги…
Но больше мы не увиделись.
На другой день я никуда не пошёл: я знал, что у неё выходной. А потом мне пришлось по делам уехать, и вернулся я не сразу, как обычно, а только дня через три. В общем, прошла почти неделя, прежде чем я добрался наконец до магазина и вбежал, как обычно, внутрь, вглядываясь с порога, где же Леночка.
Её не было. Я посмотрел с досадой по сторонам и уже собрался идти обратно, как вдруг меня словно что-то остановило. Я почувствовал какую-то тревогу, не знаю, из-за чего. Вроде бы всё было, как обычно. Вот только я заметил, продавщицы отчего-то прячут от меня глаза.
– Что-то случилось? – спросил я ещё вполне спокойно. Мне никто не ответил. Я растерянно стоял посреди магазина, не зная, что делать. Наконец появилась заведующая. Она обогнула прилавок и подошла ко мне совсем близко.
– Леночка погибла, – сказала она безо всяких предисловий.
– Как это погибла? – я произнёс эти слова, ещё не очень понимая их смысл.
– Под машину попала. Вчера похоронили.
Я онемел. Я понимал, что должен что-то сказать, хотя бы спросить, где, на каком кладбище, но у меня горло перехватило. Я молча повернулся и вышел на улицу.
У меня едва хватило сил дойти до дому. Я вошёл в подъезд, но не поднялся к себе, а позвонил в квартиру на первом этаже. Дед открыл дверь и посмотрел на меня. Наверное, вид у меня был такой, что и говорить ничего не надо было. Он взял меня за руку и почти втащил к себе. Мы сели на кухне. Он нарезал сыра, положил черного хлеба и налил мне полстакана водки.
– Дед, дед, скажи мне, почему Господь так сделал? – спрашивал я его, и голос мой хрипел от ужаса. – Почему он у неё жизнь забрал? Ведь это я вокруг неё ходил. У меня же всё есть, а ещё она понадобилась. Она, бедная, всех на горбу тащила. За что он её, дед?
Я сидел на чужой кухне, вспоминал, как мы целовались в подсобке, как я обходил улицу, чтобы не встретиться, и невыносимое чувство вины сжимало мне сердце. А ещё я думал о том, что нет больше на свете ни одного человека, кому бы я был нужен.
Сыну скажи…
Я торопился, потому что к двум часам дня мне обязательно нужно было попасть на Погодинскую улицу. Опоздать я никак не мог: там находилась контора, где мне посулили работу, и,