Сунула в волосы монетку да крошку хлеба, поклонилась Дреме, три раза повторила: "Дедушко-доманушко, иди со мной на новое жилье, на бытье, на богачество. Я тебе гостинец припасла, ты меня не ругай, не брани, из дому не гони".
Морковина на мою "прическу" глянул, потом желтый глаз на мое кольцо со смарагдом скосил, сообразил, кто перед ним – сразу тон сменил:
– Госпожа э-э-э, может, сбитня заварить? С холоду – первое дело.
– Меня Купиной зовут, – говорю, – а тебя как?
– Дак ить Тит Ковалев я, перунов страж.
Точно, Тит, то-то мне его плохо пропеченная личность знакомой показалась. Тит Дважды Восемь. Притча о нем вошла в историю Академии волшбы. И было это на моих глазах лет семь назад.
Всем известно: восьмой сын восьмого сына станет волшебником, даже если все его предки были ковалями, как у Тита. Качая рыжее чадо сильной рукой, папаша радовался: "Выйдет в колдуны, всю семью подымет, будем жить-поживать, добра наживать", – и своей науке кузнечной сына не учил. Зачем? Как только стукнуло сынуле пятнадцать, отправил в Твердиград в Академию.
Тит оказался тем самым исключением, что подтверждает правило. Ни малейшей веденейской искры в нем не было – глухое полено, слепой крот, дырка от бублика. Срезался на первом испытании. Но отец счел неудачу происками завистников и попыток пристроить сына в колдуны не оставлял.
Каждый вересень, с началом нового годового круга, в воротах Академии появлялся ослик, на котором, свесив до земли долгие аистиные ноги, сидел Тит Дважды Восемь. Он доканал всех, веденея Преслава, что командовала тогда нашей богадельней, заявила: "Если явится еще раз, приму его без испытаний. За настырность". Но он не явился. Видно, отец, плюнув, выгнал со двора безнадегу-сына. И он всплыл в брошенном перуньем скиту.
В избе кругом барахло перуново: стрелы, камни, обереги. В спешке волхвы бежали, все самозваному наследнику оставили. Лет сорок назад тут мор приключился, в свитках – последняя запись. Волхвы первыми смикитили, куда ветер дует, свалили вину на кабатчика да его жену-веденею и драпанули. Вредителей селяне пожгли, как водится, но от черного поветрия все ж перемерли. Не все. Выжившие детей нарожали, но народу мало в округе, и власть столичная про них позабыла. Тит и пытается здесь властью стать. Да не особо пока удается.
А что это на окошке в паутине? Блюдце простенькое. Простенькое, да не очень, через ведьмин прищур глянула – ходок-переместитель. Если технику знать, а я знаю, в блюдце это нырнуть можно, а вынырнуть, где пожелаешь. Ценняк. Выпрошу, Тит не знает, что это, а то б не отдал паукам.
С ходока я ведьмин прищур на Тита перевела. А мыслишки-то у него гадкие: он меня селянам решил сдать. "Перун злится из-за пришлой ведьмы, опять мор нашлет. В железа ее, ребята, в огонь! А мне, перунову слуге верному, – почет в виде копченого окорока".
Тит с ведром к двери:
– Воды бы. А тебе вот – бузинная настоечка для сугрева.
Заботливый, гнида.
– Титушка, глянь-ко.
Он на меня глаза свои желтые поднял и попался. Заплела я сеть сон-дурмана:
– …сон