ударам и сжался в комок, но их, на счастье, не последовало.
– Что, уроды, не ждали? – за знакомым голосом Царенко последовал смех Гаврилова.
Я поднял голову и увидел, как Серега склоняется над Женькой. Нос у бедняги разбит, в глазах стоят слезы. Но он не просит пощады, не умоляет его отпустить – понимает, что пришло время платить по счетам. Я оглянулся в поисках Рыжика, но того нигде не было. Вовремя он ушел отлить, возможно, хоть один из нас вернется домой в добром здравии. Однако, вспомнив про изуродованную руку мальчишки, застыдился своих мыслей.
Царенко достал нож, обычную подростковую раскладушку, но и от ее вида внутри у меня похолодело.
– Где третий пидор? – орал Царенко, слюна летела из его рта, но Женька мотал головой и крепко жмурился. – В молчанку играть удумал? – Серега поднес нож к груди Женьки. – Сейчас я даже до трех считать не буду.
– Не трогай его, – прохрипел я, все еще не в силах отдышаться. – Мы не знаем, где он.
– Заткни-ка его, – Царенко ткнул в мою сторону острием ножа, и Гаврилов, улыбаясь, навис над моим обессиленным телом. – А ты, урод, навсегда меня запомнишь, если не начнешь сотрудничать, – нож прочертил незамысловатую траекторию на груди Женьки. Он заскулил от боли и страха, но не проронил ни слова. Из раны выступила кровь.
Два увесистых пинка выбили из меня оставшийся дух. Будь удары немного сильнее, Гаврилов переломал бы мне все ребра.
И тут голос Рыжика, звонкий, как воскресный набат, заставил наших мучителей остановиться.
– Хватит, – закричал мальчишка, выйдя из-за деревьев. – Я здесь, уроды, попробуйте поймать, – и он заставил себя засмеяться, чем вызвал еще больший гнев у старшаков.
Царенко обезумел. Отшвырнул Женьку, как куклу, и бросился на Рыжика, надрывая глотку от ярости. Но расстояние между ними было приличное, что и спасло нашего нового друга. Он кинулся к тропинке, оставив Царенко в дураках. Гаврилов направился наперерез, но его огромная туша не могла передвигаться быстро. Жир колыхался в его теле, мешая движениям.
Я смотрел вслед удаляющейся щуплой фигурке и его преследователю – злобному троллю, размахивающему ножом. Последним бежал Гаврилов, обливаясь по́том.
Женька с трудом поднялся, прижал носовой платок к лицу.
– Можешь идти? – донесся до меня его гнусавый голос.
Я кивнул и перевернулся на живот. Мне казалось, из этого положения будет проще встать. Грудь ломило от боли, в животе полыхал пожар. Женька, видя мои безуспешные попытки подняться, пришел на помощь.
– Они его… убьют, – прохрипел я, – нужно… поторопиться.
Женька кивнул, и, поддерживая друг друга, мы как могли быстро зашагали по тропинке. Рыжик и Царенко к тому времени скрылись из виду, и единственным ориентиром для нас оставалась спина Гаврилова. Но как бы медленно ни бежал толстяк, мы упустили его. Когда вышли в поселок, вконец отчаялись их отыскать.
– Пошли к его дому, – предложил Женька, и я согласно кивнул.
Немногочисленные