иллюзией, физиологией зрения и чудом. Полчаса с того момента, когда он пожелал ей доброго дня оказалось достаточно, чтобы поставить диагноз подтверждённый: учащённый пульс, отсутствие внутреннего диалога и, наоборот, присутствие Анны на внутренней стороне век. При открытых глазах она продолжала улыбаться рядом. Как такое может быть, что улыбка в лице – в глазах ли, в губах – остаётся живой, не иссушивается статичными минутами? Не подлежит препарированию. Как ритм хронометра, как сердечный ритм.
Аналогия с аритмией, извлечённая из пресса для изготовления гербария: пропуск между двумя событиями длиною почти в час. Достаточное время, чтобы договориться с коллегой о замене, заглянуть в обезлюдевшую приёмную главврача и торопливо, моментами срываясь на пробежку, устремиться к единственной поблизости остановке маршрутного автобуса, в противоположную от бессмертного адмирала сторону.
Как призналась она в благословенном «потом»: «Я шла, оглядываясь». Пропустила один автобус, увидев его издалека. Признание поверх, что он вовсе и не к автобусу направлялся.
Преимущество заполненного автобуса, близость, когда выбор без выбора: либо – глаза в глаза, либо – в перламутровую кожу. Конечно, она достаточно перламутровая, чтобы думать об инопланетянке и достаточна, чтобы отдалиться, отделиться световыми годами от земных пассажиров. Эта перламутровость завораживала и завораживала, утягивала за собой и, наконец, поглотила его:
– Я собираюсь сказать нечто такое, что будет странно звучать с обращением на вы…
Автобус притормозил, но мог и не тормозить – она уже всё знала: из числа тех женщин, что выходят из морской пены сразу в совершенстве необходимого знания. (Не всезнайство!)
– Мы можем перейти на ты.
– У тебя кожа перламутровая… А глаза твои – медовуха… – Так и сказал: «медовуха», а не мёд. Ему довелось пробовать много чего: и ром, и шнапс, и текилу, и ещё что-то, чего не припомнить – за исключением медовухи. Воспоминание о сплаве на лодке по уральской речке, где друзья отправились в деревню за хлебом, а Паша остался на берегу. Друзья вернулись в наиполнейшем счастье, наполненные медовухой и рассказами о ней, но без неё.
Они придумывали потом. И каждый потом говорил, что уже знал всё, что будет потом.
А сейчас «ты» соединило стремительно, проникновенно.
– У тебя есть дела, которые нельзя отменить?
– Что ты собираешься делать завтра?
– Я собираюсь открывать глаза и видеть тебя…
(Сказанное одновременно – естественный хор?) Глаза в глаза – никто не отвёл.
Они сошли, как только открылась дверь. Два длинношеих аномальных подсолнуха, подозрительно повернутых яркими дисками друг к другу посреди низкорослого зеленящегося поля.
Путь до ближайшего отеля. Мимо замученной тётки с двумя сумками и двумя пакетами – по одному комплекту в каждой руке. Замученной, всё же, не до конца: когда они поравнялись,