поглощавший её мощный, полноводный поток женской заботы о доме, о семье, о будущем дочери… Иссякли встречи одноклассников… Нельзя сказать, что вследствие этого – другие причины выглядят посущественней – но они не видели друг друга много лет… Павел остался один в две тысячи третьем; его сыну тогда было шестнадцать. После того год ли не успел миновать или прошёл почти целый год прежде, чем они с Ритой встретились вновь. Уж если и уступать в том, что «случайность» имеет право на место в словаре, то самый подходящий момент: Фомин заключил договор на проведение управленческого тренинга в региональной компании, где Маргарита прочно обосновалась в отделе по работе с персоналом, о чём знать он не мог. Его остов, его круп, по расхожему верованию полностью обновлённый за те два десятилетия, что они не виделись, подвергся тотальной шоковой процедуре: так подействовало обнаружение константы в облике Риты.
После работы она без колебаний приняла предложение подвезти её.
С пассажирского сиденья: Рита переехала в другой район, у неё умер отец, у неё родилась вторая дочь, она развелась, она много бывала у мамы; мама помогала заботиться о младшей дочери. Она говорила много, а то, о чём не говорила, расспросов и не требовало. Тихое призовое «угу» завизировало пряный поворот, изменение в первоначальном маршруте.
Это был единственный раз, когда они оказались вместе у него дома. Рита разглядывала книги за стеклом шкафа:
– О, сколько книг… Обожаю Забровского… А тебе он нравится? – и, пока Паша собирался что-то ответить, – нет, я не хочу пить чай, – и коротко прикоснулась своими губами к его губам. Отстранила его руку, когда та, расстегнув верхнюю пуговку на её блузке, перебралась ко второй. Она первой забралась под одеяло – но не быстро, да и не страстно. Скорее мягко, будто согреваясь под ним. Мягкие прикосновения этого вечера, мягкий вечер… Штиль у мыса Горн, штиль на стыке двух океанов. (Доступная метафора для тех, кто отродясь там не хаживал.) Ложась, она ничего не говорила. Хватало рук, поворота и запрокидывания головы, покачивания ног. Хватило скольжения карамельных животов, обживания леденцовых спин.
В последующем определилось: особенностью Риты было то, что она не выказывала явственной инициативы. От неё не исходило никаких эротоманских идей и экзальтированных побуждений. Или почти никаких. Пусть это будет преувеличение, но суть его верна: не так, чтоб у неё не было предпочтений, а так, что она предпочитала всё, что имелось; всё, что тотально оказывается доступно. Её стилем было не отдаваться, а принимать. Как принимала она изящество маслины в греческом салате и безупречную корочку постного стейка, когда официант опускал их со своего подноса на поверхность углового столика рядом с подсвеченным декоративным фонтаном.
Нет, это не означает, что в её лексиконе слово «хочу» отсутствовало: «Паш… Как хочется красного вина…». В такой момент Фомина никак не смущало, что у Риты и полмысли про него не было. Не смущало, что она одинаково знает о его любви