Уволили. Берта плачет, потому что связалась с косоруким чучелом и потому что даже оно продержалось дольше неё.
***
Рокотка с Модрома: ураааа!
Рокотка с Модрома сменила статус на: йа студентко!!))))))
Берта Гирш оставила комментарий: спасибо низкой рождаемости)
Рокотка с Модрома ответила Берте Гирш: при чём тут она?
Берта Гирш ответила Рокотке с Модрома: брать некого, принимают кого попало (
Рокотка с Модрома: как думаешь, мы втроём проживём на одну стипендию?
Берта Гирш: с чего ты взяла, что тебе дадут стипендию?)
Рокотка с Модрома: ты дура? первые полгода всем дают!
Берта Гирш: с чего ты взяла, что протянешь полгода?)
***
У Берты не ноги, а пипец.
Не в том смысле, что они у неё короткие и толстые, потому что у меня, например, длинные и тощие, и это тоже пипец, а в том, что я, например, ношу кроссовки из «Смешных цен» и хоть бы мне что, а Берта дорогущими итальянскими туфлями умудрилась стереть пятки до кровавых мозолей.
Поэтому мы идём шопиться. Всё, конечно, очень плохо, и денег осталось всего ничего, но солнышко светит, и птички поют, и ещё я поступила в Лит, и у меня чудесное настроение. У Берты, наоборот, вид кислый, ей то холодно, то жарко, то и холодно и жарко, то до смерти хочется ванильного мороженого, а когда откусит кусок, резко выясняется, что хотелось, наоборот, арбуза, и так всю дорогу. Наконец мы находим то, что искали – последнюю пару туфель, как раз Бертиного размера, с огромнейшей скидкой; если это не счастье, то что же? Берта всё равно недовольна, потому что туфли белые, а ей хотелось чёрные, ведь белые не под всё подходят и вообще нерентабельны, но выбора нет; Берта переобувается и плетётся за мной с таким лицом, будто вместо туфель ей на каждую ногу надели по пиранье. Мне всё это начинает надоедать, и я уже почти придумала язвительную гадость, способную поднять настроение не ей, так мне, но Берта внезапно говорит:
– Ой.
И хватается за то место, где скоро будет живот.
Или…
Берта ахает громче и оседает на пол. Я смотрю на капельку крови, одну-единственную капельку на новой белой туфельке, и чувствую, как начинаю терять сознание.
Я не выношу вида крови – я не говорила?
***
Конечно, я рядом. Я всегда рядом.
Я рядом, когда Софья Марковна, охая и вздыхая, прижимает Берту к необъятной груди, когда Лев Давыдович смущённо протирает платочком лысину, когда тётя Рахиль говорит, что никаких губительных последствий для Бертиного организма не будет.
Я совсем рядом – в коридоре.
Мне стыдно смотреть им в глаза.
Ведь это я купила вместе с новым смартфоном новую симкарту, когда количество пропущенных стало приближаться к пятистам.
Но потом, когда они наконец уходят, я тихо-тихо, на цыпочках пробираюсь в палату.
Берта лежит под одеялом, такая бледная, и только глаза – бордовые от слёз.
Я знаю – то, что случилось, к лучшему.
Теперь