удивленно вскинула брови.
– Так ты помнишь ее?
– Да, – монарх опустил голову. – Я правда призвал ее возлюбленного на войну, как и многих других. Увы, она зареклась тогда, что не простит мне этого. Видимо, ты и есть тот зарок.
– Мать растила меня для этого, но отчего-то я не могу решиться.
– Потому что негоже дочери на отца руку поднимать. Оплошала твоя мать, решив, будто ты способна на такое.
Асалуг не могла найти слов после услышанного, а монарх расходился все более гневной речью.
– Она выбрала его, вместо меня, хоть и знала, что уже носила тебя под сердцем. Не от злости я призвал его, а от необходимости, но где женщине это было понять? Она решила, что такова моя ревность. Как ни силился я ей объяснить, но не слышала она меня. И решила отомстить, взрастив мою дочь моей же убийцей.
– Раз теперь все узналось, значит мне не нужно переступать через себя! – воодушевилась Асалуг, и правда чувствуя в монархе странное родство. – Мне так этого не хочется, но и против матушки идти не могу. Но раз ты мой отец, у меня есть оправдание!
– Чему же учила тебя она? Как она хотела, чтобы ты поквиталась со мной?
И Асалуг честно все рассказала, как на духу, ведь как она могла хранить секреты от родного отца?
– Ваха! – выдохнул монарх после услышанного. – Кем же она вырастила тебя, дочь моя? Ну ничего, теперь ты под моим крылом.
Разговор их подошел к концу, как и миновала звездная ночь. Монарх проводил Асалуг в роскошные покои, наказав располагаться ей как дома. Асалуг не могла нарадоваться такому стечению обстоятельств, она желала узнать своего отца, как можно лучше.
На утро жизнь пастушки по имени Асалуг изменилась. Проснувшись на шелковых простынях, она как никогда была открыта миру, благодаря его ежесекундно за то, что стала такой, какой есть, что смогла преодолеть этот путь и встретить того, кто мог ее по-настоящему полюбить, а не желать использовать в свою угоду.
Потянулись годы, Асалуг хорошела и умнела, вплетая в свои волосы золотые нити, а на страницы своей книги вписывая новые знания – золоченым пером из соколиного крыла, да специальными чернилами, что всегда теперь находились на ее столе. Не приходилось ей более делить комнату шторой с кем-либо еще, как и не приходилось в страхе вжимать голову в плечи. Первое время Асалуг было не по себе, хотелось известить матушку, да обида все же засела в сердце. Решила тогда она, что если уж дорога была матери, то та сама решится ее отыскать. Сама же Асалуг пока решила насладиться новой жизнью.
Монарх правил твердо и решительно, часто прибегая к помощи своей обретенной дочери. Правда, он не нарек ее именем принцессы, но да Асалуг не было до этого дела. Ее любили, не били, ценили и этого ей было достаточно.
Но то ли сама девушка излишне избаловалась, или же обретенный отец осерчал, но сменилось что-то в мироздании, надломилось что-то в отношениях отца и дочери, и отец стал мало отличим от матери.
– Чему ты научилась за эту неделю, дочь моя? – вопрошал монарх, призвав к себе Асалуг.
– От моих слов еда сама становится пригодной