верно? – сказала она, не оборачиваясь.
«Зачем было делать живое из неживого? Зачем было все портить?»
Она не произнесла этого вслух, но Мирддин поймал обрывок мысли, и мысль ему не понравилась.
– Что происходит? – спросил он.
– У меня мир отваливается, – ровным голосом ответила Нимуэ. – Портал отрубился. Проверь флаер, он попроще.
Он попробовал завести флаер, покачивающийся на воде у пирса. Безуспешно.
– Попробуй еще раз.
Нимуэ сжала пальцами виски и зажмурилась, беззвучно шевеля губами. Мирддин опять попробовал включить двигатель. Приборная панель зажглась было, мигнула и погасла окончательно.
– Без толку, – сказал он, вылезая на пирс обратно.
Нимуэ обхватила себя руками.
– Я не помню, как он работает. Не могу сосредоточиться, – виновато сказала она.
Вид у нее был такой, будто больше всего она хочет сжаться в комок и натянуть на голову одеяло.
Мирддин вдруг понял, что именно это она сейчас и делает. В каком-то смысле.
– Ты сворачиваешь пространство в локус, – произнес он.
– Я?! – Нимуэ резко вскинулась к нему – и так же резко отшатнулась обратно.
Мирддин не успел понять, что произошло. Расплывающийся мир вдруг сошелся в одну точку. Это было как удар грома.
– Тебе надо уходить. Вот рюкзак. Ничего не ешь местного и не пей – материя тебя привяжет. Вода в рюкзаке бутилированная, она из мира снаружи. Еда тоже. Я не знаю, какой будет радиус у локуса. Думаю, за сутки ты успеешь выбраться. Сутки я попробую продержаться, потом он схлопнется, – голос доносился как издалека. – Мирддин, ты меня слышишь?
Он кивнул. На большее его не хватило. Нимуэ зашагала прочь. Каждый шаг, кажется, отзывался по земле дрожью.
Мирддин где стоял, там и сел. Его трясло.
Это нечестно, подумал он. Я ведь только что выбирал. Я ведь уже выбрал!
Никогда не бывало так раньше, чтобы он встречался со знанием и отступал. Увидеть, понять, сформулировать – это было хорошо, это было правильно. Он никогда не сталкивался с невместимостью истины.
Сейчас край завесы хлопнул, на миг расступаясь. Истина была ослепительной. Ослепляющей.
Невозможно было смотреть. И не смотреть тоже было невозможно.
Как ты можешь так со мной? Как Ты можешь?!
Как мне с этим знанием теперь жить?! Что мне теперь с ним делать?!
Он никогда не чувствовал себя настолько полностью, абсолютно беспомощным. Он никогда не знал ужаса. Никогда не знал преклонения. Бессилия. Благоговения. Отчаянья.
С истиной невозможно было сосуществовать; невозможно было ее вместить; невозможно было выдержать.
И без истины существовать тоже было невозможно, потому что она – все.
Истина была живой, личностной; нельзя было, как всегда, вынести себя за скобки, вынуть из ситуации, стать наблюдателем. Из кожи, из времени, из пространства вывернуться было бы легче.
Накатило острое,