взгляд, – люди в большинстве своем слабы, лживы, безответственны и совершенно недостойны самих себя.
– Не все, – сказала Нимуэ. Ей почему-то стало обидно.
Вран покосился на нее.
– Не все, – согласился он. – Но многие. Но даже самый слабый, лживый и безответственный человек не заслуживает быть съеденным заживо. Даже если обстоятельства к этому вынуждают. В этом мире нет никакой другой справедливости кроме той, которую мы делаем сами. Мы делаем выбор в ее пользу. В этом и есть единственная разница между нами и фир болг.
Вран заложил вираж, и флаер свечкой ушел в небо.
Дома стало легче. Или сложнее. Чары Каэр-Динен больше не стояли между Нимуэ и ее памятью. Нимуэ смогла оглядеться вокруг – не вовне, внутри себя. Внутри была одна темная спекшаяся масса, похожая на потеки лавы – и в нее была вплавлена тонкая, как волос, память о чужих методах восприятия.
С этим можно было работать. Хотя бы попробовать.
Первое, что она сделала – она стала искать информацию.
Можно ли выйти в Аннуин в одиночку?
Можно.
Выйти можно.
Вернуться… вернуться – это другой вопрос.
Она подумала и решила, что терять ей все равно, в принципе, нечего.
Напугало ее другое. Она попыталась сменить форму – и не смогла.
Ни рыбой (уклейкой, скатом, форелью), ни птицей (ястребом, совой, стрижом, сойкой), ни зверем (рысью, лаской, ящерицей) у нее не вышло. Ни один из привычных обликов не давался.
Причина, конечно, лежала на поверхности.
На самом деле ей хотелось быть человеком и только человеком.
Все остальное утратило вкус, и смысл, и цель.
Это-то и пугало Нимуэ – все, что было дорого, приносило радость и удовольствие, наполняло мир дышащим, текучим, легким и стремительным чувством потока, единством множества форм, перетекающих из одной в другую – все померкло в сравнении с итогом творения.
Ничего страшного, сказала Эйрмид. Ты же видишь, большинство из нас используют человеческий облик по умолчанию. Он очень удобен, и из всех доступных вариантов дает самую большую маневренность в пространстве выбора. Принятие антропоморфной формы – это одно из тех решений, которые по-прежнему продолжают себя оправдывать со времен Разделения.
Но имитация тяготила Нимуэ. Ей не нужна была форма, ей нужна была суть. Способность вместить в себя невмещаемое.
А это было невозможно.
Было несправедливо утратить все в один миг. Не по своей вине; ни по чьей вине вообще. Но, как сказал Вран – тварный мир вообще не имеет никакого отношения к справедливости.
Время шло. Нимуэ бродила тенью по переходам и галереям, методично пробуя одно занятие за другим, пытаясь методом перебора найти хоть что-то. Хоть что-то. Но даже рассвет на вершине Грозовой башни, рассвет, медленно поднимающийся из-за гор, тоже стал выцветшим и тревожным. Больше похожим на медленный взрыв за горизонтом.
Нимуэ полюбила сумерки. Сумерки скрадывали утраченное.
То ли позаботился Вран, то ли так просто совпало – дни были