добавить Московию к польской короне, – ответил я с улыбкой, – и если есть таковые…
– Если есть таковые, – сказал его преосвященство, который, казалось, тоже вот-вот улыбнется, но все же сохранил серьезность, – дело другое. Нет ничего плохого в том, чтобы позволить этим людям верить, что вопрос будет поставлен так, как они того желают. Вы скажете им, что слава святой церкви – это флаг, под которым мы вступим в битву, а московская корона, несомненно, станет наградой победителям.
Поэтому, когда Дмитрий резко приказал мне унять языки, болтавшие о присоединении России в пользу Сигизмунда или любого другого монарха на земле, я ответил, что его преосвященство думает иначе и советует позволить всем людям думать так, как им нравится.
Это привело царевича в ярость.
– Я научу его преосвященство и вас, мой друг, и всех прочих, – сердито кричал он, – что русский царь может быть господином Польши, но не бывать Сигизмунду государем московским! Я есть государь московский, и никто другой! Или папа не доволен тем, что я принесу Россию к его ногам, если Россия на то согласится?
Я дал Дмитрию мягкий ответ, уступая полностью его аргументам. Но с теми вельможами, кто лелеял политические цели в отношении России больше, чем религиозные, я говорил так, как советовал его преосвященство, позволяя им думать, что наша цель наполовину политическая, однако в настоящий момент мы хотим, чтобы все думали, что мы сражаемся ради святой церкви.
– Ах, вы иезуиты! – смеялись эти люди, – вы хотите скрыть меч в правой руке, пока левой наносите смертельные удары кинжалом. Что ж, дайте нам Россию, дайте так, как вам нравится – цель оправдывает средства, не это ли ваш боевой клич?
В самом деле, этот «боевой клич» со всех сторон лился мне в уши, так что я возненавидел его звучание.
ГЛАВА VII
Я получил указания от своего господина в Кракове сопроводить царевича Дмитрия во дворец князя Мнишека, жаждущего увидеть юношу, о котором ходили столь удивительные рассказы, уже достигшие его ушей. Мнишек был одним из наиболее влиятельных наших вельмож, и, как написал, его преосвященство, с ним нужно было считаться.
Поскольку моя прекрасная Марина была дочерью Мнишека, и пребывание рядом с ней было озарено для меня солнечным светом, я ни в коей мене не противился этому указанию, в отличие от Дмитрия. Дмитрий оказался не так легок на подъем, как предполагал нунций. Как только популярность его возросла, он сделался более капризным.
– Я поеду теперь, – ответил он. – Ваша работа, Земский, выполнена и, я признаю, выполнена неплохо. Но я не ребенок, и взяв нынче дела в свои руки, я отныне буду сам себе хозяин. Дни погонщика с пляшущим медведем позади.
Его преосвященство в том же письме написал мне следующее:
– На службе у Мнишека есть старый польский солдат, который был некогда в плену в России. Этот человек не раз видел Дмитрия в Угличе и утверждает, что без труда узнает царевича, по меньшей мере, по двум приметам. Он говорит, что у ребенка на