нахожу никаких признаков в указанных местах.
– Под левым ухом она незаметна, – ответил он, бросив быстрый взгляд на меня, – но здесь, под правым, все не так чудесно, посмотрите ближе, там все еще виден след от бородавки, которую неудачно пытались свести пиявками в Кракове.
С этими словами Дмитрий поднес руку к правому уху и прижал его – в самом деле, на шее прямо под ухом был виден красный след. Отметина была такова, что легко могла быть оставлена сильно вдавленным в кожу ногтем, но я ничего больше не сказал, хотя этот инцидент встревожил и удивил меня. Мне не успокоили и то, что через день-другой Дмитрий появился с нашлепкой на том самом месте. Заметив, что это привлекло мое внимание, он надменно сказал, что любопытным образом, прыщ или бородавка, о которой мы говорили недавно, и которая, как он полагал, давно была вылечена, на днях снова воспалилась после стольких лет.
Не знаю, почему все это так встревожило мой разум, поскольку, в конце концов, было вполне логично, что его высочество не желал в этот критический момент своей жизни, чтобы возникли хоть какие-то сомнения в его происхождении. Если старый поляк не признает в юноше Дмитрия, которого он видел более десятка лет назад, это, возможно, не окажется фатальным для его дела, но будет, по меньшей мере, неудачей, и может поколебать веру не столь рьяных его сторонников. Посему нет ничего удивительного в том, что он беспокоился. Я сказал себе, что эта бородавка, все следы которой, к несчастью, доктора устранили, должна по возможности принести некоторые свидетельства его прежнего существования.
Тем не менее, я был встревожен и предпочел бы, чтобы этого инцидента не было.
Примерно в это время в замок Константина Вишневецкого прибыл гонец с посланием от такого высокопоставленного лица, как московский царь или цесарь, Борис Годунов.
Оказалось, что слухи о том, что некто объявил себя Дмитрием, сыном царя Ивана, уже достигли ушей этого царя Бориса Годунова, узурпатора и, возможно, убийцы, каковым мы теперь считали его в Польше. Слухи эти отозвались в царских ушах наводящим ужас звоном.
Тем не менее, в своем послании он не выказывал ни страха, ни беспокойства, но лишь возмущение, какое только может испытать любой монарх при известии о том, что появился другой претендент на трон.
– Пришлите ко мне этого самозванца, – писал он, – и он получит по заслугам. Это маловажный для меня вопрос, однако же, я готов заплатить, ежели его живым доставят в Москву. Впрочем, мне нет дела, пришлете вы его сюда или оставите у себя, если вам нравится давать убежище этому жалкому обманщику и самозванцу.
После совещания с его высочеством гонца отослали назад, причем граф Вишневецкий, которому было адресовано послание, не написал ни строчки в ответ. Царевич, между тем, велел гонцу передать своему государю послание на словах. Звучало он так: «Скажи царю, каковым он себя возомнил, что тот, кого он осмеливается называть самозванцем, скоро придет в Москву – слишком скоро для спокойствия и благоприятного положения боярина Бориса