курицу с блестящим коричневым оперением, которая громко кудахтала. Труди каждый день давала одно яйцо и ни разу не подвела. Среди кур она была самой упитанной.
– Только не Труди, – умоляла мать, дико озираясь на других кудахтающих кур. – Возьми Лотти, она стареет.
Он с хлопавшей крыльями птицей метнулся мимо нас в чулан, где мать держала топор и деревянный брусок для рубки мяса.
– Он выиграл у меня самую сочную, – сообщил отец, не глядя матери в глаза, и положил протестующую Труди на брусок.
– Ты сумасшедший? Проиграл все деньги, а теперь ставишь на кон моих кур?
Труди кудахтала и била крыльями.
– Я почти отыгрался, – возразил отец.
Его голос затерялся в птичьем гомоне.
– «Почти»! Да ты все продул!
На лице у него на секунду мелькнуло виноватое выражение, сменившееся гордостью.
– Мужчина должен платить долги.
Он взглянул на мать, вызывающе поднял топор и резко опустил. В сарае наступила тишина.
– Это вопрос чести.
Отец уронил обезглавленную птицу на пол, и она молча побежала, кувыркаясь и снова вставая.
– Дурак, – ответила мать и посмотрела на бьющуюся на полу птицу. – Неужто не понимаешь, Норберт? Шляйх с тобой играет. Он будет всегда побеждать.
Но как только отцу начинало везти, он сразу забывал о последней игре, о ясной схеме, которую видели все остальные. Как только он начинал выигрывать, удача покидала его, но он все равно играл. Со временем он потерял все ценности: фетровую шляпу, красивый посох, вырезанный для него дедом, аккордеон, охотничий нож.
В те ночи они с фельдфебелем засиживались до трех-четырех утра. На следующее утро мы просыпались под яростное шипение матери, пытавшейся поднять отца с постели.
Однажды ночью они сыграли на мою мать. На следующее утро отец был в приподнятом настроении: смеялся, с необычной нежностью доил корову, тягая за вымя, бахвалился, как хорошо играл, и клялся, что никогда не позволит Фельдфебелю Вонючке прикоснуться к его женщине.
Мать перестала с ним разговаривать. И Шляйх перестал играть, говоря, что потерял интерес, что, мол, часто проигрывает. Отец донимал его, уговаривал, пока тот равнодушно не согласился играть снова.
Однажды ночью в конце декабря – не люблю вспоминать дату – отец разбудил меня, дергая за руку.
– Пойдем со мной, – бурчал он и тянул за ногу.
– В чем дело? – пробормотала я.
– Ни в чем. Только тихо.
Он потянул сильнее.
До меня, сонной, донесся слабый запах едкого алкоголя, которым он весь пропах. Я встала и набросила на плечи шаль.
– Там с коровой неладно, – буркнул он. – Мне нужна твоя помощь.
Мы спустились в бар и пошли по холодному каменному коридору к сараю.
– Я опять проиграл, – проболтался он, поворачивая дверную ручку и открывая тяжелую деревянную дверь.
И, обняв меня за плечи, подтолкнул в сарай.
– Это вопрос чести, – заявил он и закрыл дверь.
Слушай, ma chère, я вся дрожу. Даже сейчас, спустя столько лет, мне не хочется открывать дверь в то