товарищем его щедрый спаситель, так и не услышал. Приходя временами в сознание на самодельных носилках, он мог видеть лишь, как раскачивались тела его носильщиков, как в такт им раскачивалось пёстрое небо, полуголые деревья и какие-то сильно потрёпанные коммуникации высоко над головами. Дед шёл сзади и, беспрестанно оглядываясь, всё подмигивал ободряюще. Новые товарищи удивили раненого совсем иной экипировкой, чем он раньше себе представлял. На их лбах под военными кепи были странные очки, похожие на газосварочные. Оба были увешаны противогазами, разгрузками, ножами в ножнах, многочисленными подсумками и чёрт знает ещё чем. Раненый вновь пришёл в себя лишь тогда, когда его заносили в какой-то подвал. Носильщики с трудом разворачивались с габаритным грузом в тесных лестничных пролётах, и в эти моменты у самого лица раненого проплывал облупившийся желтовато-зелёный колер давнишней побелки. Открыв глаза уже на жёстком деревянном топчане, он обнаружил скучившихся над ним людей: Деда, Карачана, полную женщину, которая до боли напомнила мать и которая, что-то ласково нашёптывая, совала ему под нос ватку с нашатырём, мрачного мужика, похожего на сову, а за его спиной – высокого, с оттопыренными ушами. С раненой ногой возился шустрый, средних лет, лысоватый мужичок. Лёха про себя так и окрестил незнакомцев – Мать, Сова, Лопоухий и Док.
– Салам алейкум… Где я? – еле оторвал он от нёба иссохший язык.
– Ну да… – ещё больше помрачнел Сова. – Татарин, что ли? Где-где! В Бункере, где же ещё? Лежи, лежи, не разговаривай. Вот с тобой Клёпа сейчас позанимается, а уж потом и мы перетрём, что ты за человек и что нам с тобой делать…
Лёха смекнул, что Сова здесь главный. Док безжалостно тревожил его раненую ногу, беспрестанно тыкая в неё пальцами и вызывая адскую боль. Новичка уже прошиб пот, но он, стыдясь посторонних, лишь стискивал зубы и не подавал виду. От такого сильного напряжения на дне его пустого желудка сначала возник непривычный огонёк, который быстро разгорелся в костёр и затем жаром растёкся по всему телу. Перед глазами замельтешили то светлые, то тёмные пятна, а вслед нежданно обрушилась темнота…
…На этот раз Лёха обнаружил себя уже в тоннеле наедине с какой-то совершенно непередаваемой жутью, а где-то далеко-далеко впереди брезжил свет. Сама собой возникла уверенность, что свет этот очень важен и нужен ему, что в нём жизнь! Лёха всей душой потянулся туда и вдруг, к удивлению для самого себя, птицей сорвался с места, ощущая гул ветра в ушах! Вылетев из тоннеля, он плавно, словно делал это всегда, опустился на пол широкого, дугой, балкона. Далеко внизу ослепительно-белым снегом открывался совершенно незнакомый вид: просторный микрорайон с ярко раскрашенной детской площадкой в окружении пятиэтажек белого кирпича и трансформаторной будкой на заднем плане. Увиденная картина была совершенно беззвучной, словно фотография, – ни криков животных и птиц, ни людей, ни привычного городского шума. Всё пребывало в каком-то странном неживом оцепенении. Затем всё увиденное пропало, словно кто-то невидимый нажал на выключатель, и Лёха завис